— Ага! — отозвалась она, принесла телефон, быстро обулась и, схватив куртку, убежала. Я осталась одна. Почти. Челленджер заунывно орал с кухни. Подойдя к двери, я слегка ее приоткрыла:

— Челли, кис-кис!

И едва успела отпрянуть — в щели возникла рыжая лапа с растопыренными когтями и чиркнула по косяку.

— Ну и сиди там, пока мозги не прочистятся, — разозлилась я и отправилась в ванную — промывать царапины.

Танька появилась через полчаса — я как раз еще раз безуспешно пыталась наладить контакт с котом. Снова сиреной взвыл звонок, на этот раз палец с кнопки не убирали.

— Кто там? — почему-то придушенно спросила я.

— Открывай, свои! — весело хмыкнули в ответ.

— Ты чего это веселишься? — с подозрением спросила я, впуская подругу. — Есть повод для радости?

— Дай раздеться то хоть, сейчас всё скажу! — отмахнулась Танька, не очень старательно пряча ехидную улыбку. Она не торопясь, снимала сапоги и нарочито медленно вешала пальто, явно специально стараясь раззадорить меня, пока я раздраженно постукивала ногой от нетерпения.

Наконец, мы уселись на диване в гостиной.

— Ну, давай, говори уже, что надумала, — поторопила я.

— В общем, так, — начала Татьяна, — я тут поразмыслила, как следует обо всём, и мне кажется, что и впрямь, у тебя есть способность наказывать своих врагов.

— Тоже мне, удивила, — фыркнула я, — можешь прибавить к этому предупреждение об опасности, и что?

— Какое предупреждение? От кого? Ты мне ничего об этом не говорила! Выкладывай!

— Ох, ну вот, как сегодня, например. Я когда в подъезд войти хотела, не смогла сразу к нему подойти, меня что-то туда не пускало. В общем, небольшой приступ удушья случился, у меня уже бывало такое, только в этот раз как-то особенно сильно проявилось. Надо было послушаться его, ещё ни разу не подводил, этот внутренний голос, но давно со мной этого не было, и я внимания не обратила.

— Круто! И чего ты, дура, переживаешь, сидишь? Ты радоваться должна — другие о таких способностях только мечтают! Ты понимаешь, что теперь неуязвима? С тобой ничего никто сделать не сможет. И даже если ты этого своего внутреннего голоса не послушаешься, то всегда можешь разделаться с врагом. Кстати, а этот твой дар, он только на такие фатальные исходы рассчитан, или можешь в живых оставить, покалечив лишь слегка?

— Наверно, могу, — я неуверенно посмотрела на свои руки, словно ища у них ответ. — Маленькая была, так частенько всякие странности с детьми происходили, которые надо мной издеваться пытались. Помнишь Широкова Юрчика?

— Широков, Широков… Это не тот, которого засранцем все звали?

— Ну да, он. А почему его так звали, не знаешь?

— Э-э-э… Он кажись, в штаны кучу навалил на утреннике?

— Ага. Это после того, как он мою аппликацию испортил, гад, а я её весь день клеила. До сих пор жалко, как вспомню…

— Вот, здорово!

— Здорово…. Я тебе тогда рассказывала это, а ты надо мной издевалась, говорила — повелительница куч! — У меня вдруг защипало глаза при воспоминании о старой обиде.

— Да ладно тебе, вспомнила тоже! Это ж когда было, считай, в другой жизни. Мы ж маленькие были, я дурачилась просто… Эх, какая жалость, что я тебе тогда не поверила. Кстати о кучах. У меня такая куча народу, который мне проблемы доставляет… А ты это по заказу делать умеешь, или так, само собой происходит? — Глаза Таньки блестели, она разрумянилась, дыхание участилось — такой я видела её впервые. И мне это совсем не понравилось.

— Знаешь, — сказала я, — что-то мне не по себе, пойду-ка прилягу, может, удастся заснуть. Мне еще завтра в отделение надо ехать, интервью у начальника конной полиции брать. Черт, я же статью о бассейне не сделала! А, и ладно, утром напишу.

— А че так сразу-то? Мы только к самому интересному перешли, а она сразу — спать! Ну и ладно, ты иди, а я, можно, на компе поиграю? — выпалила Танька и, не дожидаясь ответа, включила компьютер.

— Поиграй… — На меня и впрямь навалила такая усталость, что чувствовалось — если сейчас же не лягу, то просто упаду. — Да, — вспомнила я, — раз Челли тебя не трогает, ты его покорми, ладно? Корм в шкафчике, под раковиной.

Не слушая, что она говорит мне вслед, я с трудом добрела до постели и уснула, кажется, еще в падении на нее.

Утром, выспавшаяся и бодрая, я осторожно заглядывала за приоткрытую дверь кухни.

— Кис-кис! Челли, ты где? — прошептала я в щель.

В ответ послышалось утробное рычание, которое становилось всё громче, казалось, еще немного, и оно перейдёт в визг. Я поспешно закрыла дверь и чуть не расплакалась от обиды.

— Ты чего тут топчешься? — раздался бодрый голос Таньки, выходящей из туалета.

— Че… Челленджер… — с трудом выговорила я, кое-как справившись с комом в горле.

— Что, всё такой же? Вот блин, а я-то думала, что к утру у него эта дурь пройдёт… Я вчера его кормила, так он от моих ног не отлипал, ходить не давал. Ну, давай, пока этого дурня пока в ванную закрою, а потом посмотрим, что нам с ним делать, — предложила Таня.

— Давай, — уныло согласилась я. — Так что же, он там теперь вечно сидеть будет? К ветеринару его, наверно надо, может он каких лекарств успокаивающих ему назначит.

— Один момент, — Танька на мгновение исчезла за кухонной дверью, и тут же возникла на пороге с покорно висящим за шкирку котом. Челленджер, увидев меня, принялся яростно извиваться, но мгновенно был вброшен в ванную комнату.

— Ну вот, теперь ты можешь свободно перемещаться по вверенному тебе помещению, во всяком случае, в основной его части! — хмыкнула Танька.

— Вот спасибо, ты настоящий друг! — с чувством сказала я, со страхом поглядывая на дверь ванной комнаты — хорошо ли закрыта?

Попав таки, на кухню, я поставила на огонь чайник, и полезла в холодильник.

— Ты что будешь — бутерброды с сыром или колбасой?

— Почему или? И с тем и другим! И можно без хлеба, как говорил незабвенный Винни-Пух! Шучу, давай с хлебом, жрать охота. Черт, и кто только придумал эту работу, так влом переть туда с утра пораньше… — Танька сыпала пятую ложку сахара в чашку. — Вот черт! Я руки с мылом помыла!

— И что? — не поняла я.

— Да сахар же сыплю и сыплю… Я свой лимит исчерпала! Теперь чай без сахара пить положено! — попыталась сострить она.

— Ой-ей… Не наступи на бороду этому анекдоту, а то оторвешь! — скривилась я.

— Ладно, уж и пошутить нельзя…

— Да шути, шути, кто ж тебе не дает… Там вон, по телику Петросян сейчас идет, можешь посмотреть, сравнить, у чьих шуток бороды длиннее — у твоих или у его?

— Смотри-ка, она еще и издевается! Давно ли на стену лезла, психовала тут? Ну и ну… А Петросян, мне, между прочим, нравится! И что?

— И ничего… Слушай, — вспомнила вдруг я, — представляешь, мне Муся вчера звонил!

— Да ну? — изумилась Танька. — А я думала, что после того как ты его в прошлый раз отшила, он больше не прорежется…

— Ну конечно, отшила… Когда это на него действовало! Он же упорный, гад… Да если на него гладильная доска тогда не подействовала, значит, его ничем не проймёшь…

Да, Муся и гладильная доска…

Было мне тогда лет 16. Леха, он же Муся, (мы с Танькой дали ему такое прозвище, потому что, он всегда обращался к лицам женского пола исключительно уменьшительно — ласкательно: Мася, Дуся, лапуся, и так далее) как-то прицепился ко мне, когда мы с Танькой гуляли во дворе. Слово за слово, а говорила с ним в основном Танька, решившая, что он клеится к ней, и как-то вдруг получилось, что теперь он оказался нашим парнем. То есть ее и моим, хотя он мне и даром не нужен был. Несмотря на его высокий рост — почти два метра, и широченные плечи, он мне не нравился — круглое лицо с резкими чертами, небольшая залысина на лбу, волосы — не пойми какого цвета, то ли рыжие, то ли каштановые, то ли пегие… Я его воспринимала исключительно как клоуна, разбавляющего наше с Танькой общество двусмысленными маслеными шуточками и комплиментами. Теперь ни одна прогулка не обходилась без него, ни один поход в кинотеатр или посиделки. Танюха не скрывала от меня, что она надеется на дальнейшее развитие отношений с ним уже без моего участия, что, впрочем, меня вполне устраивало.