— Ребята, как же я вас люблю! Ну такая вы замечательная пара, не передать!
— Угу, — буркнул Саня, усаживаясь за стол. — Мы того… Женимся. Шафером будешь?
— О! Буду! Молодцы! Давно, давно пора! А то я уже второй раз развожусь, а ты еще ни разу в ЗАГС не ходил…
Усевшись, в конце концов, за стол, и весело балагуря, так, словно и не было вчерашней потасовки с женой, Федюня усиленно подмигивал мне и показывал ключи от моей «Нивы» зажатые в кулаке. Я чуть не окосела, пытаясь знаками объяснить ему, что сейчас не лучший момент для отчета о проделанной работе. Не представляю, почему Саня не заметил этого перемигивания. Возможно, он был больше меня ошарашен перспективой предстоящей семейной жизни. Я-то уже привыкла за последние несколько дней к потрясениям, и уже выработала у себя привычку откладывать переживания на потом…
(прим. автора. А вот фигушки, ни слова не скажу о Скарлетт О. Хара! Ой… Уже сказала? Ну и ладно, все авторы говорят, что я, лысая, что ли?)))
К счастью, обошлось без эксцессов — Саньке позвонили, он вышел, чтобы поговорить, и Федор вручил мне ключи и документы на машину, с таким видом, словно он делает нам свадебный подарок. Не успела я затолкать ключи и техпаспорт в задний карман, как появился взбудораженный Саня.
— Федяй, братан, слушай, твоя помощь нужна. Вадимыч дождался — Муся к своей телке в логово приходил, надо туда гнать.
— Что, брать собрался? Так ты ребят своих туда направь.
— Нет, не так все просто, надо тупо сидеть и ждать. Сейчас Муся ссыпал оттуда, но в любой момент может появиться. Вадимыч больше там не может находиться, по ходу, начальство что-то просекло, и в командировку его срочно отправляют. Он уже наверно, на вокзал уехал, надо ломиться туда, а то упустим. А ребят не могу, у меня та же песня — только попробовал было заикнуться об этом долбанном Мусе, так на меня такие шары выкатили, словно я господа бога собрался за решетку укатать. Что-то вонять у нас в отделении стало, валить нужно оттуда, но об этом потом. Ты со мной?
— Саш, погоди, как же так? — встревожено схватила я его за рукав. — Разве ты сам можешь с ними справиться? Ведь он же не один будет! И наверняка вооружен — ножом, это как минимум! А если с ним еще будет парочка амбалов, как обычно…
— Лиля, хорошая моя, ну не переживай ты так! Все нормально, это ж рутинная работа! Для оперативника, конечно, но и следак иногда может пыль кабинетную стряхнуть, особенно, если он в этом кровно заинтересован. — Саня меня прижал к себе и поцеловал в макушку. — И вообще, в ближайшие несколько часов он по любому там не появится, а если и будет, то мы ничего не станем предпринимать, просто, проследим за ним, и все. Надо же выяснить, где он Татьяну прячет…
— Я за тебя боюсь… — всхлипнула я, уткнувшись ему в грудь, вытирая заодно лицо о его рубашку.
— Лилечка, детка, не надо бояться! Ведь с ним буду я, а значит, он в полной безопасности! Обещаю — со мной он так же защищен, как младенец в колясочке! — Федор снисходительно похлопал меня по плечу.
— Колясочка может и опрокинуться… — пробормотала я, не обращая внимания на затрещину, которую Саня отвесил приятелю.
* * *
Слегка опустив стекло, я наслаждалась холодным тугим ветром, бьющим мне в лицо, словно струя воды, пока глаза не заслезились, из-за чего лобовое стекло стало казаться размытым, как во время дождя. Я закрыла окно, и покрепче сжала руль. Не ожидала от себя, что буду получать удовольствие от управления машиной — никогда не любила водить. Но сейчас почему-то, невзирая на паузу длиной в год, не было ни обычного страха перед дорогой, ни столь же обычной неуверенности в себе. Правда, я, кажется, малость подзабыла правила, но очевидно, они закрепились на подсознательном уровне, а после десятка километров начал возвращаться былой автоматизм и я прибавила газу, тем более что, пошла прямая трасса. Скорость словно сдула с меня остатки беспокойства за Сашку — и впрямь, чего это я распереживалась? Для парня это наверно, довольно унизительно, особенно, в присутствии друга — до меня-то он как-то работал? Хотя… Он сам называл себя белым воротничком в среде правоохранительных органов, кабинетным работником, который в засадах не сидит, но все-таки… Нет, не буду думать об этом! Если б он только взял меня с собой, как я просила… По крайней мере, мне бы не пришлось волноваться…
А вот и синий знак с надписью «Бабья Лопань — 1 км». Приехали… Как бы не нарваться на тех сумасшедших теток, в чью честь, наверняка, и названо сие село — слопают и не подавятся… К счастью, дорогу я теперь знала, и прямиком направилась к дому Серафимы.
— Девонька моя, решила навестить затворницу? — встретила она меня, когда я постучала в резную дверь. — Или приключилось чего?
* * *
Подъезжая к своему, то есть, Федора, дому, я все еще слышала слова Серафимы:
— «Ничего такого с бабушкой твоей не бывало, девонька. Во всяком случае, мне сие неведомо, может она просто не делилася со мною. Лечить людей — это скорее светлая сила, чем темная… Бабушка твоя, царствие ей небесное, вся насквозь пропитана была силою темною, мрачною, беспощадною… В этом нет ничего удивительного, конечно… Силушка та ей в помощь была дадена, но не сумела она с ней сладить, ой, не сумела… Погубила она ее, в конце концов. Ведь я же не поведала тебе в прошлый раз-то, что с ней случилося. Руки она на себя наложила, прости Господи, да как! Прошла по всем дворам в нашем селе, на каждый дом проклятие наложила, и где только выучилась… И с каждого двора добыла тряпицу какую-нибудь, свила из этих тряпиц веревку, да на ней и повесилась… А проклятие ее и по сию пору действует — у одних все мальчики в семье умирают, едва на свет народившись, у других детей нет вообще, иногда один родиться, только чтоб род окончательно не вымер. У третьих хворь какая-нибудь переходящая из поколение в поколение, и так по всему селу… Так что, не стоит дивиться, что так тебя приняли селяне, девонька».
Я резко мотнула головой, стараясь прогнать видение почти вымершего села. А ведь я верю! В каждое слово этой истории верю… Мда-а, уже видимо совсем погрязла в суевериях, если верю в подобное…
Я припарковалась у подъезда, рывком выдернула ключ из замка зажигания, захлопнула дверцу, чуть не прищемив себе пальцы, влетела в дом и помчалась вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку — мне нужно было срочно оказаться в объятиях Сашки, чтобы почувствовать себя защищенной от этого гнусного, прогнившего мира. Но, увы, в квартире было пусто. А я-то думала, что Саня тут мечется в ожидании меня, прочитав лаконичную записку: — «Я уехала по делам, скоро буду». Может быть, он и не приезжал еще? Да нет, вон, бардак, какой устроил, небось, на пару с Федькой. Только вчера привела это логово в божеский вид, все выскребла, вычистила, а теперь только посмотрите на этот свинарник! Что они здесь искали? Меня? Или бумажку, какую? Все ящики вывернули, поросята… Хотя, если честно, бардак в квартире меня сейчас мало занимал. Бардак в голове, вот что важно. Мысли вихрем крутились, все сразу и ничего конкретного…. Я, обессилев, опустилась на диван и, закрыв лицо руками вновь погрузилась в воспоминания…
— «Серафима Аркадьевна, но как же так? Не понимаю… Она что, сошла с ума?
— Вестимо, так. Сначала-то она ничего, доченьку свою выносила, берегла себя, пока в положении была, ну, словно бы, застыла, заморозила себя, пока от бремени не разрешиться. А как разрешилася, так, словно подменили ее. Маменьку твою она на порог родителям своим в городе подкинула, и исчезла, года на два. Опосля ко мне приехала, гостювала тут несколько дней. Ох, девонька, не узнавала я бабушку твою, совсем, совсем другой человек стал. Как поняла я, она нашла где-то ведунью и переняла науку ее. Мне она поведала, что перед тем как сюда прибыть, съездила, доченьку издаля поглядела, да бандерольку послала для нее — дневник и фотокарточку свою. Разве ж могла я помыслить, что это она загодя к смертушке своей готовится… Тяжко, тяжко ей было, не суди сильно бабушку свою, просто душу и сердечко в клочья разорвало у нее, не ведала она, что творила. Со мной разговаривала словно неживая.
Может, и не решилася бы она на сей страшный шаг, и не стала бы всем людям мстить за поломанную жизнь свою, да Тамара моя проведала, что Оленька в деревне появилась. Шибко разгневалася она тогда. Ко мне пришла, грозилася, что и меня изведет, за то, что приютила бабушку твою. Ну да, у меня с ней разговор короткий — ведьма, не ведьма, а за космы да на улицу, чтоб охолонула маленько. А потому — нечего на меня голос повышать! Как-никак, уважала она меня, поперек не шла, а ежели и шла, то так чтобы я о том не знала. А как ушла от меня, так прямиком на площадь, что перед клубом отправилась. Залезла на лавочку и давай кричать, что вернулась та ведьма, что последние два года им вредила, что из-за нее коровы плохо доятся, а мужики женам своим изменяют, что дети не родятся, а коли родятся, то калеками. Ох, и наговорила она тогда на Олюшку… Только ведь, все это неправда была, Тамара сама такое людям неугодным устраивала, свои грехи на другого переложить решила… А народ-то и поверил! Кинулися они всей толпой к моему дому, чуть не подпалили, ироды. Оленька не позволила — сама к ним вышла. Что там с ней сделали, мне неведомо, меня в хате закрыли, да бревном створку-то подперли. Нашла я ее на другой день, под кладбищенской оградкой, чуть живую. Думается мне, что эти нелюди решили, что она богу душу уже отдала, потому и бросили… Кое-как я ее перетащила в кусты, там водицей ее отпоила, раны перевязала, а как свечерело, волоком к себе и притащила. Выходила ее. А она как встала, не чинясь, низкий поклон до земли мне отвесила, да и ушла. А потом только я узнала, что она обошла все дворы, и собрала вещиц отовсюду. А через день свила из них петельку, да и повесилась на пепелище своего дома. Так что не суди ты свою бабушку, не суди, девонька…»
