— Не преувеличивай. Ты отлично знаешь, что у тебя отрежут только узкую полоску земли.

Отец все еще не решался дать ответ, и Мишлина, складывавшая салфетку, чтобы положить ее в пустую корзину, спросила:

— Как вы предпочитаете, отдать белье в стирку прямо мне, сегодня, или же завтра — служанке?

— Я на прошлой неделе сделал постирушку, но, когда я качаю воду, у меня ломит поясницу.

— Вот видишь, и об этом ты тоже не подумал, — заметил Поль. — Ведь если я начну тут строительные работы, то прежде всего проведу воду. Если ты не хочешь прокладывать трубы до самого дома, я установлю тебе кран в углу сада.

— Ясно, я не позволю вести траншею через весь сад!

Отец почти выкрикнул эти слова. Поль поспешил его успокоить:

— Нет, нет, все сделают, как ты захочешь. Я прошу тебя об одном: разреши мне начать строительство гаражей… Только и всего.

Отец поднялся и подбросил полено в плиту, потому что стоявший на ней чайник уже не так громко пел свою песенку. Старик нарочно медлил. Не то чтобы он хотел выиграть время и поразмыслить, решение он уже принял. Просто он хотел получить хоть маленькую отсрочку. Пока он не дал ответа, сад принадлежит ему целиком. Старик знал, что слова, которые он произнесет, окончательно все решат. Слова эти уже сложились у него в голове, они готовы были слететь с языка, но у него не хватало духу их выговорить вслух.

Закрыв трубу, отец нагнулся, сгреб в кучку угли и сбросил в поддувало золу. Потом повесил кочергу на медный прут и с минуту смотрел, как она раскачивается. Он чувствовал, что сын и невестка не сводят с него глаз. Кочерга все еще чуть заметно подрагивала. Когда она повисла неподвижно, старик медленно повернулся к сыну, кашлянул и нетвердым голосом сказал наконец:

— Ладно… Раз тебе это так нужно, делай… Мне уже немного осталось жить, как-нибудь притерплюсь.

И снова отец переоценил свои силы. Он еще раз выказал себя человеком старого склада, который совсем не разбирается в теперешней жизни. Он-то воображал, что как-нибудь поутру в сад придут несколько землекопов, они повалят забор, и он сможет даже сохранить колья. Хорошие он оставит, а остальные пойдут на дрова и будут прекрасно гореть. Последний месяц до начала строительных работ он почти все время проводил на огороде у ближних грядок. Мало-помалу он привык к мысли, что здесь построят гаражи. Он даже приготовил позади дома место, куда будут свозить чернозем, который выбросят землекопы, роя котлован для фундамента. Он все заранее обдумал.

И вот однажды — это случилось в понедельник утром — отца разбудил рокот моторов, от которого содрогался дом. С минуту старик неподвижно лежал в постели, стараясь понять, откуда идет этот шум. Сквозь щели ставен в комнату проникал свет. Рокот доносился с улицы.

Отец выглянул в окно. Он судорожно вцепился в подоконник и пробормотал:

— Эх, черт!.. Эх, черт! Да как же это возможно!

Он не в силах был сдвинуться с места. Не в силах был ничего сказать.

Забор, ограждавший сад, исчез. На улице стоял грузовик, и какая-то огромная машина, названия которой отец не знал, вспарывала землю в его саду. Длинная рука на механических шарнирах сгибалась и разгибалась, железная челюсть, покачиваясь, вгрызалась в жирный чернозем, захватывала его чуть ли не тачками и ссыпала в кузов самосвала.

— Эх, черт! Да как же это возможно!

Старик спустился со ступенек крыльца, даже не успев накинуть куртку, и поспешил в сад.

Из окна ему видна была только часть строительной площадки, но теперь с дорожки он уже мог разглядеть, что вся левая сторона сада была разрыта больше чем на тридцать метров в длину. Рабочих было всего двое, не считая того, который сидел в кабине стального чудища с длинной рукой. Железная калитка была сорвана с петель, смята и валялась посреди дороги, идущей вдоль сада. Вся центральная дорожка была уже разрыта, и, чтобы выйти на улицу, отцу пришлось обходить рытвины. Когда он подошел настолько близко, что люди могли его услышать, он крикнул:

— Да что вы делаете?.. Вы, видно, спятили!

Рабочие оглянулись. Один из них шагнул навстречу отцу. Это был невысокий худой брюнет с черными усиками, на вид лет сорока. Из-за шума он не мог разобрать, что крикнул отец. Подойдя к старику, он спросил с сильным итальянским акцентом:

— Что вы сказали?

— Я говорю, что вы спятили. Что вы делаете? Ведь вы тут все уничтожили!

Человек явно удивился. Он повернулся к своему товарищу, который как стоял, так и продолжал стоять. Отец показал рукой на кузов самосвала, уже наполовину заполненный черноземом, из которого торчали колья от забора и проволока.

— Что вы собираетесь со всем этим делать?

— Свезем на свалку.

— Такую землю да на свалку… И зачем вы все так перерыли? Надо было выбрать столько, сколько требуется для фундамента… Прекратите, нельзя же так.

Итальянец подошел к машине, вскочил на подножку кабины и стал что-то говорить, сильно жестикулируя. Длинная металлическая рука опустила громадную челюсть на землю, мотор заработал тише, и вскоре крановщик в сопровождении итальянца подошел к отцу.

Этот был француз. Тоже низкорослый, но коренастый здоровяк. На нем была синяя майка, открывавшая широкие плечи с мощными буграми мышц. Руки были по локоть в машинном масле.

— В чем дело? — спросил он.

Отец снова объяснил: он не понимает, что происходит, роют совсем не так, как предусмотрено.

— Я делаю то, что мне было сказано, — ответил крановщик. — Чтобы заложить фундамент, надо вырыть котлован глубиной в полтора метра. Так отмечено в плане.

— Полтора метра? — пролепетал отец. — Но… но эта земля… Я приготовил для нее место там, позади дома.

Мужчины переглянулись, потом крановщик сказал:

— Да разве с самосвалом туда проедешь?

— Я думал… Словом — Да нельзя же так… нельзя…

Отец даже не посмел заикнуться о тачке. Он смотрел на огромную махину, мотор которой хрипло покашливал, отчего подрагивали прикрывавшие его железные листы. Смотрел на самосвал со спаренными колесами, которые были почти с него ростом. Никогда еще он не чувствовал себя таким ничтожным, слабым и жалким, как в эту минуту.

— А мой забор? — пробормотал он.

— Калитку мы положили на дорогу. Если хотите, можем отнести ее к дому.

Отец только вяло махнул рукой. Он был сражен. Он пришел сюда, чтобы прогнать незваных гостей с их машинами, а теперь чувствовал, что его охватила бесконечная слабость. Видя, что старик не уходит и молчит, крановщик снова залез в кабину. Он опустился на свое сиденье, мотор зарычал, из узкой трубы, шедшей вдоль кабины, вырвалось облачко голубоватого дыма, гусеницы заскрежетали, стальная рука поднялась, разверзая челюсть с длинными сверкающими зубьями.

Уже много лет отец каждую весну разрыхлял, эту землю зубьями своей цапки. Зубья машины были из той же стали, они так же поблескивали, но вгрызались они в землю в тысячу раз яростнее. С каким-то злобным остервенением. И от каждой раны, нанесенной земле, отец испытывал такую боль, как будто стальные зубья рвали его собственное тело.

Шофер-итальянец все еще стоял рядом с ним. Они обменялись взглядами, потом отец попросил:

— Если можно, деревья оставьте на дороге. Я их пущу на дрова.

— Пожалуйста, это нетрудно.

Они снова взглянули друг на друга, и отцу показалось, что в черных глазах итальянца промелькнула жалость.

— Так принести сюда калитку? — спросил он.

— Конечно, не оставлять же ее там.

Шофер подозвал товарища, вдвоем они подняли калитку и отнесли ее к сараю. Отец знал, что теперь он не мог бы ее даже приподнять. А между тем он хорошо помнил день, когда навешивал эту калитку. Тогда он еще держал булочную. Они установили калитку вдвоем с подмастерьем как-то вечером. И справились так же легко, как эти двое рабочих.

Когда мужчины прислонили калитку к одному из столбов сарая, отец сказал: