Старик внимательно разглядывал срез. Сердцевина была помягче и изрядно подгнила, но заболонь осталась нетронутой.

— Дареному коню в зубы не смотрят.

Солнце уже перевалило через гребень холма, и первые его лучи струились между стволов, как ключевая вода, лизали землю и папоротники, на которых блестели капли росы. Лес был весь рыжеватый, словно стояла солнечная осень. Только кое-где пробивались зеленые пятна. Подул ветер, но он проносился высоко, слегка подвывая в голых верхушках деревьев.

Отец без труда нашел акацию, которая могла пойти на клинья, и быстро справился с делом. Ему не терпелось испытать свои силы, посмотреть, может ли он еще работать кувалдой.

Он приступил к первому бревну. Труд этот был, конечно, нелегкий, потому что сухое дерево, долго пролежав под солнцем и дождем, затвердело.

— Да оно совсем каменное, — все время повторял отец. — Я знаю, такое бревно не просто расколоть, зато древесина у него плотная и гореть будет здорово.

Труднее всего вогнать клин. Если щель расщепит сердцевину, он попытается расколоть дерево пополам. А там дело пойдет легче. Если же клин застрянет, придется вгонять второй, сбоку, и расщеплять бревно по частям. Как он и опасался, щель дошла только до подгнившего слоя сердцевины. Отец ухмыльнулся. Дерево сопротивляется. Оно решило бороться, ну что ж, он с ним поборется.

— Черт побери, мы еще поглядим, чья возьмет!

Его охватил яростный, но беззлобный азарт. Он разговаривал со стволом, как со старым приятелем. И, не останавливаясь, бил кувалдой, ухая при каждом ударе. Под тяжелыми ударами клинья сверху постепенно сплющивались и все глубже входили в толщу дерева. Ствол жалобно стонал, как раненый зверь. Когда вторая щель прошла через сердцевину, отец вернулся к первой, взял топор и, широко размахнувшись, вогнал железное лезвие в то место, где сошлись обе щели. С одного удара топор целиком вошел в самое сердце бревна. Отец выпустил топорище, схватил кувалду и влез на ствол, чтобы удобнее было бить по топору. После третьего удара, от которого сталь зазвенела так громко, что, верно, было слышно по другую сторону долины, дерево поддалось. Отец опять усмехнулся.

— То-то же! — только и сказал он.

Он слез на землю, навалился всей тяжестью на топорище, и дерево ответило ему долгим стоном — натянутые волокна с треском рвались одно за другим.

Первое полено, отколотое от ствола, лежало у его ног. Вспоротое бревно еще жило всеми своими дрожащими волокнами, которые медленно укладывались на свое место.

— Любо-дорого смотреть!

Отец приподнял полено за один край и начал перехватывать его руками, пока оно не качнулось. Затем, слегка подогнув колени, он подвел плечо под это полено и, с трудом сохраняя равновесие, медленно понес его к проезжей дороге.

Самое трудное было сделано. Отец знал, что, раз поддавшись, дерево особенно сопротивляться не будет. Оно уже поняло, что всякое противодействие бессмысленно. Он, старик, в чьих силах усомнился лесоторговец, старик, которого хотели похоронить раньше времени, отняв у него землю, раз он, мол, уже не в силах ее обрабатывать и извлечь из нее пользу, он в одиночку одолел эту могучую суковатую липу.

Отец вспотел и накинул на плечи куртку. Теперь, когда он мог оценить и тяжесть работы, и меру собственных сил, он уже не так торопился. После тяжелой дороги и первой схватки с деревом он сильно проголодался и теперь с полным правом мог слегка передохнуть и подкрепиться еще до полудня. Он снял с сука вещевой мешок и, чтобы уберечься от лесной сырости, пошел вдоль тропинки в поисках обогревавшегося солнцем местечка на откосе, где было бы удобно расположиться и перекусить.

Когда отец закончил свой завтрак, солнце уже стояло высоко. Он с удовольствием возвратился в лес, где ветви деревьев, хотя на них еще и не было листвы, смягчали яркий свет. Он опять взялся за работу и трудился не торопясь, будучи теперь уверен в том, что доведет дело до конца. Чтобы дать отдых рукам, он менял работу и, наколов несколько поленьев, относил их к дороге, а потом снова брался за топор.

Покончив со вторым бревном, он подошел к дереву, где висела его куртка, и взглянул на часы. Было всего одиннадцать, и он подумал, что до обеда успеет разделать еще один ствол. Поэтому он выпил только полстакана вина, разбавленного водой, и снова принялся за дело.

Приминая ногой папоротник, отец вдруг услышал какой-то шорох по другую сторону бревна. Он замер.

— Должно быть, крыса или другая какая нечисть, — проворчал он.

Расчистив место, старик внимательно осмотрел ствол. Ствол этот был подпорчен больше других. Сердцевина у него не только прогнила, но в ней даже образовалось дупло величиной с кулак. В общем, этому можно было только порадоваться — бревно легче будет расколоть.

Отец приметил место, по которому уже шла трещина, и ловким ударом всадил туда топор. Раздался треск, а потом он непонятным образом перешел в какое-то шипение, вроде того, какое издают сырые дрова, когда их кладут на раскаленные угли.

— Вот так-так. Бревно плачет еще до встречи с огнем.

Выпустив из рук топорище, старик взял кувалду и дважды быстро ударил по обуху топора. На этот раз шипение перешло в свист, и отец встревожился.

— Черт побери! Не удивлюсь, если там окажется змея.

Отступив на шаг, он пожалел, что так глубоко вогнал топор в бревно, потому что им было бы сподручнее ударить чем кувалдой. Он тут же подумал, что лучше всего подстеречь змею у выхода из дупла и не дать ей уползти в папоротник. Подняв кувалду, он обождал несколько секунд. И только было решил ударить по стволу, как вдруг увидел, что из дупла высунулась треугольная голова и змея заскользила, точно рыжая смола, вдоль бревна, на котором сохранился еще черный след от пилы.

— Черт побери! Да еще рыжая!

Кувалда тяжело опустилась, размозжив гадюке голову. Гибкое тело змеи, извиваясь, отпрянуло в папоротники. Отец уже поднял ногу, чтобы прикончить змею, но тут из дупла выползла еще одна и заскользила гораздо быстрее, чем первая. Кувалда снова взметнулась, но гадюка уже уползала в траву.

Тяжелый чугунный молот размозжил ей спину.

— Самка… — яростно прохрипел отец. — У них там, видно, логово!

Не успел он отойти на шаг, как показалась третья змея, а следом, тесно прижавшись к ней, — четвертая, в то время как из папоротника по ту сторону поваленного дерева уже выползали другие змеи.

— Черт побери, да не может этого быть! Не может.

Невольно попятившись, отец почувствовал, что наступил на змею. Инстинктивно он удержался и не отдернул ногу. Под его левым каблуком извивалась огромная гадюка, головой она тыкалась в его кожаные краги, а хвостом хлестала по башмаку.

— Проклятая нечисть!

Шипение раздавалось со всех сторон. Отец обливался потом. Он ударил кувалдой ближайшую гадину и почти перерубил ее надвое, а потом решил прикончить ту, что извивалась у него под ногой. Однако, хотя он давил на нее изо всех сил, он чувствовал, как гибкое тело змеи все глубже уходит в густой мох и папоротники. Ясно, как только он приподымет ногу, змея ужалит его выше краги. Отец попытался раздавить ей голову правой ногой, но пошатнулся и едва не потерял равновесия. Пользуясь кувалдой, как палкой, он каким-то чудом устоял на ногах. Змея высвободилась из-под его башмака и свернулась в клубок. Отец увидел, как сверкнул ее маленький острый глаз. Надо было опередить эту рыжую пружину, в которой таилась смерть. Кувалда поднялась всего сантиметров на тридцать и тут же опустилась.

Избежав опасности, старик бросил взгляд на ствол дерева, темная пасть которого изрыгала все новых и новых гадов.

И тут его обуял страх. Он был словно в кошмарном сне. Тогда он со всех ног бросился к дороге. Только добежав до нее, он остановился и вспомнил о своей куртке, о топоре и обо всем, что принес с собою в лес. Вытерев тыльной стороной руки глаза, которые разъедал пот, старик пристально вглядывался в подлесок, где лежали поваленные деревья. Даже с того места, где он стоял, видно было какое-то копошение.