Она перебила его:

— Не говори столько. Отдышись. И вытри пот, ты весь мокрый.

Он снял каскетку и обтер лысину платком.

— Надо мне было захватить твою фуфайку, — сказала мать. — Пришел бы на место и переоделся.

— Не беспокойся. В лесу холодно не будет.

Действительно, как только они сошли с проезжей дороги на лесную — сразу потеплело, а на свежих вырубках солнце припекало, как летом. Дорога была неровная, местами скалистая, с выбоинами, местами вся в колеях, порой из-под ног катились осыпавшиеся камни. Дорога шла то вверх, то вниз, иногда словно медлила на отлогом склоне или в лощине, и снова шла вниз и снова вверх. Идти становилось трудно, отцу несколько раз приходилось останавливаться, чтобы откашляться и сплюнуть мокроту.

— Видишь, мы идем слишком быстро, — заметила мать. — Ты выдохся.

— Да нет, это от горного воздуха.

— Лучше было идти по проезжей дороге. Это дальше, но зато легче.

— Нет. Так мы выиграем по крайней мере два километра. А вот спускаться будем по проезжей. Боюсь, что здесь нам не удержать тележки.

Они продолжали подниматься, но уже медленнее, с частыми остановками. Отец шел впереди, так как дорога местами сужалась. Он перевесил мешок на другое плечо, но отказался отдать его жене, которая по-прежнему несла моток проволоки. Ящерицы, часто незаметные под сухими листьями, спасались от них в кустарник, росший вдоль дороги. Во время одной из остановок мать спросила:

— А гадюк в этих местах много?

— Чего-чего, а этого добра хватает!

— Будь осторожней, собирая хворост, они часто прячутся в валежнике.

— Не беспокойся. Может, я и туг на ухо, но вижу пока хорошо.

Ветер все еще дул, но забегать в чащу леса он словно опасался и только мимоходом трепал верхушки деревьев, целыми охапками срывая с них ржавые листья, которые, падая, золотились на солнце.

Дорога раздваивалась, и отец остановился.

— Гм… раньше тут было по-другому, — заметил он.

— Мы заблудились?

— Нет, конечно… Но, по-моему, тропа, что идет влево, после вон того поворота возвращается обратно.

Отец умолк. Он вспоминал. Но теперь он потерял всякую уверенность. Мать, сморщившись, с беспокойством смотрела на него из-под старой соломенной шляпы, которую она надевала, работая в огороде. Лоб ее, в мельчайших солнечных блестках, лоснился. Она провела тыльной стороной руки по бровям, в которых застряли капельки пота.

— Тебе жарко, — сказал отец. — Я же знал, что это дело не для тебя.

— Обо мне не беспокойся, подумай лучше, по какой дороге идти.

И она опять повторила, что надо было идти по большаку; тогда отец пожал плечами и выбрал тропу, которая вела направо, хотя и не был убежден, что не ошибся.

— Ты уверен, что сюда? — спросила мать.

— Да, не беспокойся. Не могу же я заблудиться в этом лесу, раз я его вдоль и поперек знаю.

Тем не менее он пытался, не замедляя шага, разглядеть между стволами, куда ведет левая тропа, но поросль была густая, и скоро тропа скрылась из виду. Отец прикидывал, сколько времени прошло с тех пор, как они свернули с проезжей дороги, но определить это было нелегко. Они шли то быстрее, то медленнее, часто останавливались — высчитать было невозможно. Из объяснений лесоторговца он понял, в каком месте по отношению к проезжей дороге находится вырубка, но, стоя здесь, сообразить это было трудновато. В воспоминаниях все было очень просто, но теперь лес казался ему все более и более чужим. Прежде подъем представлялся ему менее крутым. А время шло, солнце подымалось все выше и жгло все сильнее.

Отец долго медлил, раньше чем остановиться и снять куртку, но отдать ее жене отказался. Он набросил ее поверх мешка и перевесил его на другое, не натруженное лямкой плечо.

При каждой остановке мать спрашивала:

— Ты уверен, что мы не ошиблись?

Отец не был ни в чем уверен, но упорствовал. Они прошли слишком много, не возвращаться же назад, кроме того, он надеялся, что тропа в конце концов взберется на безлесный бугор, откуда он сможет увидеть хотя бы кусочек проезжей дороги и сориентироваться. Теперь он задавал себе вопрос — уж не идут ли они по направлению к Брио? По солнцу выходило, что так. В конце концов эта мысль прочно засела у него в голове, но он все еще надеялся откуда-нибудь с открытого места увидеть проезжую дорогу. Он слишком упорно уверял мать, что здесь он ни в коем случае не заблудится, и потому не мог просто-напросто признаться: «Я ошибся» — и повернуть назад.

Время шло, от усталости у него подкашивались ноги и теснило грудь. Он судорожно сжимал свою крепкую палку, вещевой мешок оттягивал плечо, воздух казался каким-то тяжелым, дышать было нестерпимо трудно.

Дойдя до большого камня, он остановился, сел и сказал:

— Выпьем глоток вина, это прибавит нам прыти.

Он уже начал развязывать мешок, но тут мать подняла руку.

— Ты ничего не слышишь? — спросила она.

— Нет. Это ветер, вот и все.

Он слышал главным образом биение своего сердца и свое свистящее дыхание.

— Справа от нас, не очень далеко отсюда, рубят лес.

Отец прислушался, но уловил только ворчание ветра и треск ветвей.

— Я уверена, — сказала мать. — Пойду посмотрю.

Отец встал.

— Нет, пойду я, ты заблудишься, как только сойдешь с тропы.

Хоть он и сказал так, но мысль о подъеме по неровному склону пугала его.

— Я не могу заблудиться, — заметила мать. — Дорога идет в гору, потом мне надо будет спуститься, только и всего, как тут не найти тропы!

Отец еще попытался ее удержать, но не очень настойчиво: усталость отняла у него последнюю волю. Сидя на камне, он смотрел, как она удаляется неуверенным шагом, держась за деревья, высоко подымая ноги, чтобы пробраться сквозь кустарник. Когда она скрылась из виду, отец почувствовал, что он один, совсем один в этом лесу, и пожалел, что у него не хватило настойчивости удержать ее.

После ухода из дому грустные думы, которые одолевали отца накануне, больше его не тревожили. От ходьбы он испытывал сперва удовольствие, потом усталость, но все время он был поглощен только одним: надо идти. И вдруг он снова почувствовал себя как-то неуверенно. Совсем не из-за леса, его он как-никак знал наизусть и с этой стороны мог ничего не опасаться. А из-за чего-то, что снова шевельнулось внутри.

Нет, не осилить ему этой затеи с хворостом. Поначалу все пошло так неудачно, что и дальше надо ждать неприятных сюрпризов. Когда они будут на месте, он, конечно, обнаружит, что тележка сломана или исчезла. А потом, наготовить вязанок — это тоже не раз плюнуть. Если деревья уже несколько месяцев как срублены, они наполовину высохли, и срезать ветки будет не так-то легко. Ему ведь не двадцать лет, и матери тоже. Сколько они успеют сделать за день? Десять-пятнадцать вязанок, никак не больше. Стоит ли мучиться из-за такой малости? А отправиться обратно на ночь глядя тоже нельзя. Нехорошо оказаться на проезжей дороге в темноте. И как еще добираться с вырубки до этой самой дороги. Пико сказал, что проехать можно, но он вывозит дрова на волах.

Отец встал с камня и пересел на другой, на припеке. Тут, в овраге, ветра, правда, не было, но все же время от времени сверху долетало его дуновение, и от этих холодных ласк стыла спина. Сделав несколько шагов, он понял, что устал сильнее, чем ему казалось, когда он остановился. От утомления у него горели колени, острая боль в затылке отдавалась в темени. Он заставил себя дышать медленнее. И совсем сейчас ни к чему свалиться. Мать с ума сойдет. Только этого еще не хватало.

И куда это запропастилась жена. Ей почудился стук топора. Что, если она зашла слишком далеко и заблудилась, попала на косогор и кружит по нему, а потом сойдет с другой стороны склона?!

Отец забыл про усталость. Теперь его мучила тревога. Ему казалось, что, с тех пор как нет. жены, прошла целая вечность. Дались ей эти дровосеки, из-за них только даром теряет драгоценное время. И всегда она поступает по-своему, и получается ерунда. Вот уже больше двадцати лет — что вобьет себе в голову, то и делает. И в отношении Жюльена так было, да и во всем вообще. Зря он отпустил ее одну: уйдет далеко от тропы на звук топора, а звук-то ей, конечно, только померещился. Ведь она этого леса не знает. Без привычки в лесу недолго и заблудиться. Может, она упала в яму, наступила на гадюку. Господи, что за дурацкое упрямство!