— Скорее! Скорее! Хватай мясо! — кричит Каранто.

Перед тем как откинуть брезент, Жюльен успевает заметить, что в глубине овина стоит еще какой-то человек с поднятыми вверх руками. В воздухе пахнет бензином, но из-под брезента сочится иной запах. Вокруг темно. Жюльен протягивает руки вперед. Нащупывает полотнище. Отбрасывает его и пальцами касается мяса. Шарит руками. Должно быть, это нога. Он хватается за нее и тянет. Туша не поддается.

— Скорей! — повторяет Каранто.

Напрягши силы, Жюльен выдергивает тушу из кузова. Видит, что все ее четыре ноги целы, и, ухватившись за них, пристраивает тушу на затылке, как это делают мясники. Обернувшись, он замечает, что Каранто вошел в овин.

— Франсис, ты что, рехнулся?

Жюльен боится, как бы сидящие в грузовике люди не набросились на его товарища сзади. Но нет. Каранто быстро подходит к какому-то подобию стола и хватает несколько газет. Он вспомнил о том, что хворост в лесу сырой, а придется разводить костер. Жюльен об этом и не подумал.

— Беги! — кричит Каранто, пятясь.

Жюльен срывается с места. Вот он уже на вспаханной земле, и теперь ноги его уходят еще глубже, чем прежде. Он продвигается вперед. Кажется, полю конца не будет. Темнота скрывает его границы.

— Мерзавцы! Расстрелять вас мало!

Голос доносится издалека. А почти рядом слышен шепот Каранто:

— Не обращай внимания, иди! Пусть себе орут. Жаркое нам обеспечено.

Жюльен шагает в полной темноте. Он не видит товарища, но чувствует, что тот рядом. И угадывает, что Франсис радуется так, словно уже наелся до отвала.

Солдаты остановились, чтобы захватить свои вещевые мешки и ранцы, и тут же, на ходу, отрезали несколько тонких ломтиков мяса, которые съели сырым.

— Совсем как галлы, — усмехнулся Каранто.

— Не скажи. Галлы были гораздо цивилизованнее, они разводили костры.

Похлопав себя по груди, там, где под курткой были спрятаны газеты, Каранто сказал:

— И мы огонь разведем. Дай только отойти немного.

— Идти придется не меньше часа.

Весь этот час они поднимались в гору. Проходили лугами, перелесками, полянами, где не было деревьев, а рос только низкий чахлый кустарник. Облака этой ночью были редкие, и с неба струился молочно-белый свет, помогавший различать дорогу. Туша оказалась бараньей, она была тяжелая и сильно давила на плечи. Хотя солдаты шли уже целый час, они понимали, что удалились от деревни не слишком далеко. Убегая, они услышали шум отъезжавшего грузовика. Оба разом обернулись: только автомобильные фары прорезали ночь, фонарь над овином погас, дверь заперли.

Они устроились на дне ложбины, и Каранто развел костер. Пламя, сначала робкое, постепенно разгорелось, пожирая сперва тоненькие веточки, а затем сучья покрупнее. Временами оно ложилось под ветром, и солдаты, притащив несколько больших камней, соорудили что-то вроде очага. Потом, нарезав мясо ломтями, они нанизали их на штык, а штык положили поперек камней. Огонь лизал мясо, жир плавился и стекал на угли с громким шипением, от которого текли слюнки. Не говоря ни слова, друзья грели у костра лицо и руки и не сводили глаз с мяса, жадно вдыхая его запах, который уже сам по себе, казалось, насыщал.

— Поедим и тут же переменим место, — сказал Каранто.

— Зачем? Кто нас тут отыщет, в этой ложбине?

— Как говорится, береженого и бог бережет. Хоть недалеко, но отойти непременно надо.

Когда мясо зажарилось, они разложили его на камнях возле огня и стали насаживать на штык другие ломти.

— Постарайся побольше съесть.

— На холоде оно не испортится.

— Ну, всю тушу нам не утащить.

— Черт побери! Неужели ты собираешься бросить мясо?

Одна мысль об этом возмущала Жюльена. Каранто ответил:

— Нам нужно продержаться два дня. За это время мы соединимся с теми, кто скрывается в горах.

— Думаешь?

— Уверен. Пойдем прямо по склону. Скоро, должно быть, нам встретятся те ориентиры, о которых говорил фермер.

Нескольких кусков мяса оказалось достаточно, чтобы к Каранто вернулся прежний оптимизм. Теперь он не сомневался, что их невзгодам скоро придет конец, Жюльен молча слушал товарища. Он старался убедить себя, что Франсис прав, но мрак, наступавший со всех сторон на красноватый круг от костра, ненависть, которую он прочел в глазах толстяка, — все наполняло его тревогой.

— Как ты думаешь, жандармский пост далеко от деревни, где мы стащили барашка?

— Не знаю, но только я уверен, что они на нас не донесут, — ответил Каранто. — Эти люди тайно забивают скот, не станут же они жаловаться жандармам, что мы сперли у них тушу.

Франсис казался спокойным. Однако Жюльен спросил:

— А если они все-таки донесут, не говоря, что мы стащили у них мясо? Просто скажут, что видели вооруженных солдат?

Каранто наклонился над очагом, чтобы перевернуть самодельный вертел. Щеки и подбородок у него лоснились от жира, словно его бороду покрыли лаком.

— Черт с ними, — проворчал он. — Ешь! И уйдем отсюда. А уж если они нас сцапают, то по крайней мере хоть не голодными.

Пока поджаривалась вторая порция мяса, солдаты бегло проглядывали газеты, еще не попавшие в костер. Одна была от шестнадцатого, другая — от двадцать второго февраля..

— Смотри-ка, довольно свежие. Если я не ошибаюсь, сегодня двадцать шестое.

— Точно, — откликнулся Жюльен. — Пятница, двадцать шестое.

Он взял газету от 16 февраля и прочел начало заметки, где говорилось о том, что все мужчины, родившиеся между первым января 1920 года и тридцать первым декабря 1922 года будут отбывать обязательную трудовую повинность в Германии.

— Нас бы еще не взяли, — заметил Каранто. — Ведь мы двадцать третьего года рождения, но дай срок, они и до младших возрастов доберутся. Еще один резон не попадаться им в лапы.

Говоря это, Франсис пробегал глазами вторую газету; он протянул ее товарищу и сказал:

— Держи. Тут есть сообщение, которое тебя заинтересует, ведь ты родом из тех мест.

Жюльен взял газету. На первой полосе сверху было написано: «СМЯГЧЕНИЕ РЕЖИМА НА ДЕМАРКАЦИОННОЙ ЛИНИИ. ПРОПУСКА, ВЫДАВАВШИЕСЯ НЕМЕЦКИМИ ВЛАСТЯМИ, УСТУПЯТ МЕСТО ПРОСТОМУ КОНТРОЛЮ ПОЛИЦИИ». Жюльен тотчас же подумал о Вуазене и Гернезере. Сощурившись, он несколько мгновений смотрел на огонь, потом опять вернулся к газете. Прочел подзаголовок: «Вновь разрешается свободное сообщение между департаментами Нор, Па-де-Кале и остальной частью Франции». Он несколько раз прочел эти строки. Каранто, снимавший со штыка поджаренное мясо, не смотрел на него.

Жюльен думал о Сильвии. Теперь между ней и женихом, уехавшим на Север, не оставалось больше преград. Впрочем, одна преграда оставалась — ее любовь к Жюльену. Таинственная сила, бросившая их в объятия друг к другу. Сумеет ли Сильвия устоять? Ведь против них будет всё: родители, жених, деньги, молчание самого Жюльена. Если бы он хоть мог ей написать! Несколько слов, всего несколько слов, чтобы сообщить, что он жив и готов бороться за свое счастье…

— Ты почему не ешь?

Голос товарища заставил Жюльена вздрогнуть. Он наклонился и взял еще ломтик мяса.

— Можно подумать, что оно тебе уже надоело, — заметил Каранто.

— С чего ты взял?

— Обидно, что нет соли. Без нее от мяса слегка мутит. Но хочешь не хочешь, а есть надо, не то сил не будет.

В ту ночь холод разбудил их задолго до рассвета. Они сворачивали палатку, и пальцы у них коченели от инея, покрывавшего брезент. С вечера осталось еще несколько ломтей жареного мяса, но оно промерзло насквозь, и солдаты с трудом заставили себя проглотить два-три кусочка. Часам к восьми утра солнце пробилось сквозь облака, и в лесу воцарилась подлинная феерия света; к сожалению, они вскоре вымокли до нитки, так как лежавший на ветвях иней превращался под солнечными лучами в ледяной дождь. В тот день друзья двигались медленно. От усталости ныла поясница, болели икры. Идти с грузом было тяжело, поэтому днем они долго просидели возле костра, греясь и стараясь высушить одежду.