— Будь я уверен, Ритер… Будь я только уверен…

Парижанин проследил за его взглядом и покатился со смеху.

— Не кипятись, — посоветовал он. — Ты ведь отлично знаешь, что здесь только винтовки, а патроны они припрятали для будущей войны.

Он встал, подошел к Жюльену, положил руку ему на плечо, ткнул пальцем в сторону пирамиды и прибавил:

— Я знаю, что штыком и прикладом можно на славу изуродовать человека. Но поверь мне, когда тебе захочется отвести душу, лучше уж ты съезди еще разок по морде доброму приятелю. Тебе это дешевле обойдется.

Он отхлебнул виноградной водки и направился к двери. Взялся уже за ручку, но передумал и шагнул назад. Быстро окинул взглядом карабины и сказал:

— Надеюсь, ты еще не совсем рехнулся и не собираешься покончить счеты с жизнью?

Жюльен мрачно усмехнулся и проворчал:

— Однажды ты мне уже предсказал, что я кончу, как Нерваль.

— Болван несчастный! — воскликнул Ритер. — Чтобы кончить так, как Нерваль, надо прежде всего быть гением. Ну а мы с тобой жалкие смертные. Я, к примеру, пью не меньше Верлена, но никогда еще мне не удалось написать стихотворение, которое можно было бы поставить хотя бы рядом с кляксой из-под его пера. — Парижанин снова сделал несколько шагов к двери, опять остановился и прибавил: — Я иду спать. Когда вернутся остальные, скажешь им, что нашел меня мертвецки пьяным на полу, а рядом стояла бутылка из-под водки.

— Но…

— Заткнись! Скажешь также, что я свалился с лестницы.

— Ритер, это глупо!

— Делай, что велят. Все они смотрят на меня как на подонка. И знаешь, одним проступком больше, одним проступком меньше… — Он поколебался, немного подумал, потом схватил бутылку, поднес ее к глазам и заметил: — Впрочем, если я хочу, чтобы они тебе поверили, оставлять столько водки нельзя.

Ритер с трудом протиснул горлышко между распухшими губами, закрыл глаза и запрокинул голову. Сделав несколько глотков, он поставил бутылку — она была почти пуста.

— Бр-р-р! — прорычал он. — Чертовски обжигает губы, но зато когда попадает в пищевод, это, доложу тебе, знаменито. Знаю, знаю, я тебе противен. Но в сущности, это даже к лучшему: чем больше ты меня будешь презирать, тем меньше станешь жалеть о том, что заехал мне по физиономии…

В воскресенье после обеда Жюльен дежурил. День был такой же жаркий, как накануне, и находиться четыре часа подряд на площадке было немыслимо. Он уселся в саду возле бассейна. Вскоре к нему присоединился Ритер.

— Посижу с тобой, — сказал парижанин. — Что-то неохота в город идти.

— Это все из-за губ?

— Если угодно. Вот видишь, ты все старался отучить меня от пьянства, и на сегодняшний день тебе это удалось. — Он рассмеялся. — Я предпочел бы только, чтоб ты испробовал другой метод.

— Лучше бы уж я заплатил за выпивку, — сказал Жюльен.

— Не горюй. Мы еще наверстаем. Ты не только заплатишь за вино, но и напьешься со мною вместе.

Ритер принес книгу о современной живописи. Он прочел из нее несколько отрывков и попытался вызвать Жюльена на спор о взглядах автора. Он знал вкусы товарища и старался поддеть его; Жюльен это чувствовал, но не в силах был поддерживать шутливый тон. Он молча смотрел на распухшие губы товарища и негодовал на самого себя. Ритер замолчал, захлопнул книгу, положил ее на закраину бассейна и сказал:

— Мне кажется, я мог бы с тем же успехом пытаться заинтересовать тебя руководством для примерного солдата. Хочешь, я скажу, чем заняты твои мысли? Ты прислушиваешься ко всем звукам. Ждешь, что стукнет калитка или зазвонит телефон и окажется, что это она. Тогда ты кинешься навстречу. И растянешься у ее ног, как большой и глупый пес. Она тебе наврет первое, что ей взбредет в голову, и ты поплетешься за нею следом. И уподобишься человеку, о котором писал Верлен:

Ритер вздохнул, швырнул в бассейн несколько камешков и прибавил:

— Если я решусь остаться здесь с тобой до твоего полного исцеления, то рискую совсем забыть вкус вина. Есть только один выход: добиться, чтобы нам прислали сюда бочонок.

В шесть часов возвратился Каранто, которому предстояло сменить Жюльена. Он присел рядом с товарищами и стал рассказывать о только что виденном фильме. Вскоре появились Тиссеран и сержант, и всякий раз, когда доносился стук калитки или когда звонил телефон, сердце у Жюльена бешено колотилось. Но неизменно оказывалось, что это возвратился кто-либо из солдат, а звонили с промежуточного узла связи, проверяя телефон.

Стали готовить ужин. Суп уже стоял на столе, когда появился последний из солдат поста наблюдения — коротышка Лорансен. Теперь Жюльен уже знал, что калитка больше не стукнет. Было еще светло, и дверь оставили открытой. Жюльен все же невольно поглядывал в сад.

После ужина Верпийа спросил, кто заступает на дежурство в десять вечера.

— Я, — ответил Тиссеран.

— Если хочешь идти в город или просто немного прогуляться, я могу тебя заменить, — предложил Жюльен.

— Спасибо, — ответил тулонец, — я никуда больше не хочу идти.

Лорансен и Верпийа переоделись и вышли в сад. Жюльен увидел, как в открытой калитке на фоне закатного неба четко вырисовывались их силуэты. Калитка стукнула, потом снова распахнулась. Послышался голос сержанта:

— Эй, Дюбуа! Поди-ка сюда. Тебя тут спрашивают.

Жюльен встретился взглядом с Ритером. Тот только покачал головой. Устремившись к калитке, Жюльен успел расслышать его слова:

— Пожалуй, я все-таки схожу в город…

На дороге, в нескольких шагах от калитки стояла Сильвия. Верпийа и Лорансен отошли довольно далеко, Через секунду девушка уже была в объятиях Жюльена. Когда они наконец оторвались друг от друга, она почти испуганно проговорила:

— Ты плачешь, дорогой, ты плачешь.

— Сильвия, я не могу тебе передать. Не могу…

Его голос пресекся от волнения. Она была тут, рядом, и ее золотистые глаза красноречиво говорили, что она не изменила, не могла ему изменить. Позади послышались шаги. Скрипнула калитка. Жюльен оглянулся и увидел Ритера. Парижанин безукоризненно подражал актеру Луи Жуве. Поравнявшись с влюбленными, он медленно помахал им рукой, словно в знак церемонного прощания, и скороговоркой произнес:

— Добрый вечер, добрый вечер. Я последний Казанова. Влюбленные одни в целом свете. Вечер заставляет нас забыть о том, что было днем…

Не останавливаясь и не поворачивая головы, Ритер сказал еще что-то, но Жюльен не разобрал его слов. Когда парижанин исчез из виду, Сильвия сказала:

— Опять пьян. А ты видел, какая у него губа? Подрался с кем-нибудь…

— Сильвия, молчи. Умоляю тебя, молчи…

— Что с тобой? Уж не собираешься ли ты опять плакать?

— Пойдем. Я не хочу тут стоять.

— Знаешь, у меня очень мало времени. Я прибежала, так как боялась, что ты будешь очень беспокоиться. Надеюсь, твой поэт по крайней мере сказал тебе, что встретил меня.

— Что… — Жюльен осекся.

— Он тебе ничего не говорил?

— Нет.

— Вот балда. Значит, он ничего не понял. А я на него достаточно красноречиво смотрела. Ведь если б он тебе сказал, ты бы, во всяком случае, все понял.

— Я тебя столько времени ждал. Знаешь, я просто с ума сходил.

— А я никак не могла тебя предупредить. Он приехал в полдень. Совершенно неожиданно. Его никто не ждал.

Она произнесла эти слова веселым голосом. Потом, видно почувствовав, что пережил Жюльен, торопливо прибавила:

— У меня есть хорошая новость для тебя, милый…

— Ты с ним говорила? Ты свободна?

Он привлек Сильвию к себе. Она понурилась.

— Нет, но все же у меня есть хорошая новость: этим летом он больше не приедет. Он отправляется в Мобеж, где у них есть еще одна фабрика. Немцы хотят ее отобрать. Кто-то должен всем этим заняться. И отец посылает его туда. — Сильвия на миг умолкла, потом жестко прибавила: — Понимаешь, эти люди думают только о деньгах, только о деньгах.