— На прошлой неделе четверо солдат дезертировали из полка, расквартированного в Монпелье, они хотели перейти в Испанию, но их поймали.

Все опять посмотрели на Каранто. Он поднял голову. Взгляд у него был суровый. Он встретился глазами с Жюльеном, и тому показалось, что Франсис ждет от него помощи. Однако Жюльен не произнес ни слова, и Каранто спросил:

— А что с ними сделали?

— Упрятали в тюрьму, — сказал Верпийа.

— Если б я только мог, то не раздумывая перешел бы границу, — вскинулся Лорансен.

— Не болтай чепухи, — отрезал сержант.

Вспыхнул ожесточенный спор, и сержанту пришлось повысить голос, чтобы утихомирить солдат. Когда наконец наступило молчание, он обвел всех взглядом и пояснил:

— Я тоже сперва вынашивал такую мысль. Но затем передумал. Надо рассуждать логично. Предположим, что все, кто мечтает расквитаться с немцами, кинутся в бега: представляете, что будет твориться на испанской границе? Вы уж мне поверьте, у нас и тут дело найдется.

— Ты и в самом деле думаешь, что армия перемирия…

Слова эти произнес Жюльен. Ему хотелось узнать, будет ли сержант разговаривать тем же языком, как офицер 151-го полка, который беседовал в Лоне с ним и с Бертье. На губах Верпийа появилась понимающая улыбка, словно он хотел сказать: «Ты ведь тоже просился в Пор-Вандр». Потом лицо его вновь стало серьезным. Немного помолчав, он спросил:

— Скажи, Дюбуа, что ты думаешь о вермахте?

Вопрос этот застал Жюльена врасплох. Остальные, казалось, тоже были озадачены. Сержант продолжал:

— Я не прошу вас кричать «хайль Гитлер!», но скажите, вы согласны с тем, что армия у них сильная? Ведь может спортсмен отдать должное своему противнику?

— Никто не спорит, они сильны, — сказал Лорансен. — Но ведь это все фанатики.

— Эсэсовцы и впрямь фанатики, но есть там и другие. Я отлично понимаю, что для нас все фрицы на одну колодку и мы мечтаем лишь об одном — побыстрее от них избавиться. Но я не то хотел сказать. Немецкая армия, разбившая нас, рождена Версальским договором. Между перемирием тысяча девятьсот восемнадцатого года и нынешним немало схожего. Гитлер разрешил Франции иметь армию в сто тысяч человек: ровно столько, сколько мы разрешили Германии после ее разгрома. И вот сами видите — эта небольшая армия превратилась в вермахт.

Они еще долго спорили о Гитлере, о фанатизме, о духе реванша. И сержант произносил те же слова, какие Жульен слышал в свое время из уст офицера 151-го полка. Военные катастрофы приводят впоследствии к великим событиям; из поражения рождается победа; надо оставаться на французской территории, чтоб быть готовыми к действию, когда настанет срок; якобы существуют секретные соглашения между Петеном и де Голлем. Жюльену чудилось, будто Бертье, как и тогда, шепчет ему на ухо: «Держись твердо. Он заговаривает нам зубы и думает таким способом купить. Пусть направляет нас в Пор-Вандр или мы вообще не запишемся в армию…» Вокруг солдаты все еще спорили. На миг перед его мысленным взором предстал военный лагерь возле Пор-Вандра и вечера, которые они проводили у моря, не сводя глаз с его безбрежной глади или с темных громад горного хребта Альберес.

После ужина Ритер встал из-за стола и направился в сад. Жюльен еще немного поговорил с товарищами, а затем тоже вышел. Вечер был свежий. Он зашагал по аллее, и вскоре запах табачного дыма привел его к бассейну. В темноте, точно пылающий уголек, вспыхивала трубка Ритера. Жюльен опустился рядом с приятелем на цементную закраину.

— Осточертели мне их разговоры о войне, — проворчал Ритер. — При одной мысли, что придется отдавать табак крестьянам у меня желчь разливается.

— И все же война тут, рядом. Сам знаешь, она не окончена. Не станем мы плясать под дудку Гитлера.

— Меня это не касается. За все в ответе правители европейских стран: они либо хотели этой войны, либо не сумели ее избежать, пусть теперь сами и расхлебывают кашу! Ведь это они позволили Гитлеру раздуться, точно чудовищному спруту. Я тебе уже говорил, я записался в эту армию не потому, что думал, будто она станет сражаться, я сделал это, напротив, потому, что уверен, никогда она драться не станет. Для меня служба в армии только способ обеспечить себе жратву и покой.

Ритер умолк и стал раскуривать трубку. Жюльен смотрел на его худое лицо, обрамленное длинными волосами. Зажигалка погасла. И на миг показалось, будто тьма еще больше сгустилась. Слова Ритера возмутили Жюльена, но он решил ничего не отвечать. Молчание затянулось. Ветер шелестел в кустах самшита, сосна во дворе раскачивалась, трещала и стонала.

— Хочу просить тебя об одной услуге, — сказал Жюльен.

— Подежурить вместо тебя завтра после обеда?

— Но…

— Раз уж ты так поздно вернулся, нетрудно догадаться, что дело идет на лад. И столь же легко догадаться, что девушка по субботам не работает.

— Согласен?

— Я ведь твой друг. И потом, сам знаешь — кафе открыты в любой день.

— Ты только об одном и думаешь.

— И ты к этому придешь. Не навязывай, пожалуйста, мне своих привычек спортсмена. Кстати, эта девчушка тоже занимается спортом?

— Не знаю.

— Понимаю. Вы, разумеется, вели салонные разговоры. Но все же, когда ты ее лапал, ты ведь мог разобрать, мускулистое у нее тело или…

— Заткнись!

В голосе Жюльена прозвучала угроза. Ритер засвистел.

— Я вижу, дело серьезное. Скажи по крайней мере, что она собой представляет. Судя по тому, что она читала Верлена, это барышня образованная.

— Да, она любит поэзию.

— Ну, знаешь, это высокий класс.

— И она, безусловно, очень умна.

— Это не самое главное.

Жюльен с минуту поколебался:

— Мне бы очень хотелось завтра ей что-нибудь подарить.

— Советую купить крупный бриллиант, обрамленный мелкими, в массивной золотой оправе…

— Помолчи. Говоришь, что ты мне друг, а все время издеваешься.

— Знаешь, на долю таких сморчков, как я, нечасто выпадает столь редкостное и изысканное удовольствие: наблюдать, как верзила вроде тебя теряет голову из-за какой-то девчонки.

Жюльен встал. Он уже собрался уйти, но приятель удержал его за рукав.

— Садись, — сказал Ритер. — В сущности, может, ты и прав. Видно, я уже утратил вкус к простым радостям. И разучился смотреть на жизнь, как другие. Слишком много думаю о Рембо. Постоянное и систематическое взвинчивание чувств даром не проходит. — Он помолчал, потом прибавил: — Я одолжу тебе все наличные деньги.

— Я знал, что ты окажешься на высоте, но я не о том хотел просить. Ты ведь хорошо знаешь Верлена; скажи, в каком томике помещено стихотворение, которое Трене положил на музыку?

— Сборник этот называется «Сатурновские стихотворения».

— А его можно достать?

— Думаю, в книжной лавке он найдется. — Ритер расхохотался. — Ты выведешь красивым почерком посвящение: «Обожаемой моей крошке…» Кстати, как ее зовут?

— Сильвия.

— Сильвия? Сильвия, говоришь? Помнишь, старик, «Девы огня»? Помнишь большие багряные наперстянки в лесах Валуа?

— Что ты там несешь?

— Как, ты не знаешь Нерваля?

— Знаю. Только очень плохо.

— Стыд и позор! Завтра же утром отправимся в книжную лавку на улице Генриха Четвертого, Уверен, что у них есть «Девы огня». Ты прочтешь новеллу «Сильвия». Необходимо, чтобы ты прочел ее. Потом пойдешь и выпьешь вместе со мной. А в одну прекрасную ночь ты повесишься на решетке сточной канавы. Дюбуа, ты чудо природы! Господи, да ведь «Девы огня» — сущий шедевр… Подлинный шедевр.

Ритер зашагал к дому. Жюльен уже не раз спрашивал себя, в самом ли деле его приятель не совсем нормален или же просто ломает комедию. Но в тот вечер он был слишком поглощен мыслями о Сильвии, светлые надежды боролись в его душе с опасениями, и потому он не мог всерьез думать о Ритере.

На другой день утром Ритер и Дюбуа спустились в город. Проходя мимо театра «Одеон», парижанин воскликнул: