Теперь мать смеялась. Жюльен заметил, что у нее прибавилось морщин на лице и появилось много седых волос. Они вместе направились в глубь сада, где отец возился с рассадой. Он выпрямился, потирая поясницу. Снял каскетку, чтобы обнять сына, и его лысая блестящая голова сверкнула на солнце.

— Я привез тебе табаку, — сказал Жюльен.

Глаза отца блеснули. Он улыбнулся беззубым ртом, и его седые пожелтевшие усы приподнялись. Он поблагодарил сына.

— Ни к чему это было делать, отец и без того слишком много курит, — сказала мать. — А если у тебя и сигареты есть, сразу отдай мне, я их на масло обменяю.

Подмигнув отцу, который вновь принялся за работу, Жюльен пошел следом за матерью на кухню. Там его ждало настоящее пиршество.

— Ешь, ешь, тебе надо набраться сил, — приговаривала мать. — Такому рослому парню, как ты, не просто переносить лишения.

Пока Жюльен с аппетитом поглощал еду, мать засыпала его вопросами. Хорошее ли у них помещение? Тепло ли? Как кормят? Ведь из его писем ничего не поймешь. Ему, верно, невдомек, что матери нужно знать все подробности о жизни сына. Есть ли у него там друзья? А как Бертье? В Лоне уже известно, что этот отчаянный мальчишка дезертировал.

— Я боялась, как бы и ты не поступил так же, — прошептала она. — Смерть как боялась!

Жюльен опустил голову. Мать немного помолчала, потом спросила:

— Ты не замышляешь такого? Ты этого не сделаешь?

— Это вовсе не преступление, — сказал Жюльен. — Напротив.

— Когда у человека есть родители, он должен помнить о них.

Голос матери снова задрожал. Некоторое время оба молчали. Жюльен опять подумал о Бертье.

— Мне не удалось повидать его бабушку, — вновь заговорила мать, — но, знаешь, милый, для нее это страшный удар. По всему видать, несчастная старушка так от него и не оправится… Ведь война убивает не только тех, кто сражается.

Мать произнесла последние слова чуть слышно. Жюльен взглянул на нее. Лицо матери выражало сильное волнение.

Они еще немного поговорили об армейской жизни, потом мать стала жаловаться на нехватку продуктов. Ничего не достанешь. За пятком яиц приходится ходить бог знает куда, а в ее возрасте это не легко. Ну а отец ничего не понимает. Удивляется, когда за столом чего-нибудь недостает. Спасибо еще, у нее во Фребюане есть знакомая фермерша, не очень нахальная. Жюльен невольно подумал о посылках, которые получал из дому. Мать кашлянула, в смущении она сплетала пальцы рук, лежавших на клеенке, — она всегда так делала, собираясь задать какой-нибудь затруднявший ее вопрос.

— Скажи, тебе очень трудно было бы поработать денька два во время отпуска? — спросила она наконец.

Жюльен улыбнулся. Ему предстояло пробыть десять дней вдали от Сильвии. Десять дней надо будет как-то убивать время, оно станет тянуться ужасно медленно… Мать объяснила, что во Фребюане готовится свадьба и его приглашают туда печь кондитерские изделия.

— Меня познакомила с этими людьми моя фермерша, — сказала она. — У них оптовая торговля яйцами и маслом. Тебе хорошо заплатят, а потом с их помощью мне легче будет доставать продукты.

Жюльен согласился. И тогда мать заговорила о демаркационной линии.

— По сравнению с теми, кто оказался по ту сторону, нам-то еще хорошо. Тетя Эжени теперь снова живет у себя в Фаллетане. Она вернулась туда, потому что немцы хотели забрать ее дом.

И мать прибавила, что два раза в неделю возле моста Парсей можно встречаться с друзьями и родственниками, живущими в оккупированной зоне.

— На том берегу немцы отбирают удостоверения личности и возвращают их, когда люди идут обратно. В свободной зоне человек может оставаться не больше двух часов. А если кто не вернется, у немцев остаются его бумаги и они могут расправиться с семьей. Если хочешь, я извещу открыткой тетю Эжени. А ты на будущей неделе доедешь на велосипеде до моста и повидаешься с нею.

Жюльен и на это согласился. Правда, после смерти мастера Андре Вуазена демаркационная линия пугала его. С такой мыслью он поднялся к себе в комнату, но вскоре дорожная усталость взяла свое и его стало клонить ко сну. Растянувшись в постели, он попробовал восстановить в памяти черты лица Вуазена, но в его уже сонном мозгу все расплывалось. Он забылся, так и не уяснив себе до конца, пугала его демаркационная линия или же, напротив, манила.

За ужином отец спросил:

— Ну, а как твой Геринер, Гертефер… Или как там его зовут, ну, помнишь, твой приятель, здоровяк? Известно о нем что-нибудь?

Жюльен боялся этого вопроса. Из всех его товарищей отец одобрительно относился к одному только Гернезеру. В прошлом старик и сам занимался гимнастикой, и поэтому силач-эльзасец ему нравился. К тому же одинокий юноша, беженец, потерявший все и вся в военной катастрофе, положительный, серьезный и трудолюбивый, чем-то напоминал отцу людей прежнего поколения. Он всегда был готов помочь по хозяйству и умел, не произнося ни слова, часами слушать истории о войне четырнадцатого года.

Нет, Жюльен ничего не знал о Гернезере.

— Ты, конечно, зайдешь в гимнастический зал повидаться со своими дружками, — сказал отец, — порасспроси-ка их, может, им известно, добрался он до своих родных мест или нет.

Это означало: «Может, им известно, удалось ему перейти демаркационную линию или он был убит, как Андре Вуазен». Жюльен страшился встречи с прежними товарищами по спортивной команде — он понимал, что разговор сразу же зайдет о Бертье, о Гернезере, но он понимал также, что немыслимо пробыть десять дней в Лоне и не повидаться с ними.

В большом зале для тренировок ничего не изменилось, только под турником расстелили новый ковер. Молодые спортсмены окружили Жюльена и сразу же стали расспрашивать о Бертье. Здесь, в Лоне, о Бертье говорили как о существе из какого-то таинственного мира, совсем не похожего на мир остальных людей.

— Тебе не повезло, Дюбуа, — слышалось со всех сторон. — Останься ты в Пор-Вандре, был бы сейчас вместе с ним.

Почти все эти парни лелеяли надежду рано или поздно перейти границу. Они искали для этого пути, выспрашивали, ожидали счастливого случая.

Потом заговорили о Гернезере. В зале был незнакомый Жюльену молодой беженец, и один из спортсменов представил их друг другу.

— Дюбуа выступал у нас в полутяжелом весе. Мы подготовили к чемпионату чертовски сильную команду. Жюльен поднимал на грудь штангу весом в сто двадцать килограммов — для юниора это здорово. За неделю до начала состязаний спортсмен, выступавший в среднем весе, сломал руку. И тогда наш тренер, Гернезер, решил заставить Дюбуа похудеть, чтобы он мог выступить в этой весовой категории. Представляешь, чего это стоило! Похудеть-то Дюбуа похудел, но к началу состязаний совсем выдохся. Тем не менее Гернезер настаивал, чтобы Жюльен выжал максимум; в результате он вывихнул себе руку, а наша команда, занимавшая первое место, оказалась в хвосте…

Жюльен глядел на товарищей. Они все были в сборе. Все, за исключением Бертье и Гернезера. И смотрели на него как на жертву. Еще немного, и они вновь принялись бы утешать его, как тогда, после окончания чемпионата. И ему сейчас, как в тот вечер, хотелось крикнуть им, что они заблуждаются, что он один во всем виноват. Что все произошло из-за Мари-Луизы, девчонки, до которой ему, в сущности, и дела нет.

«Я последний негодяй. Команда потерпела поражение из-за меня. Только из-за меня! Из-за меня Гернезер ускорил свой отъезд домой, в оккупированный Эльзас. Из-за меня у вас нет больше тренера. Разве найдешь другого такого тренера, как Гернезер?»

Но Жюльен ничего не говорит. Только смотрит на товарищей. Среди них лишь он один был другом Гернезера.

«Господи, как бы я хотел иметь такого брата, как Гернезер!»

Кто-то снова заговорил о Бертье. Подумать только, уехал один. Какой он все-таки молодец, Бертье! Напиши он сюда, многие бы тоже вызвались… Верно, побоялся им довериться.