— Что случилось?

— Хозяин там обо всем пишет. Он послал меня сюда потому, что нынче после обеда на ферму нагрянули жандармы.

Трое мужчин молча переглянулись. Жюльен вдруг понял, как сильно он привязался и к этой дощатой хижине, и к старику, и к той жизни, какую они здесь вели, — жизни, чем-то напоминавшей мальчишескую игру.

— Погляди-ка, что там написано, — сказал дровосек.

Жюльен разорвал конверт. Бандорелли просил их уходить как можно скорее. Он указывал место на горе, где им следовало укрыться, и советовал держаться подальше от проезжих дорог.

— Да он рехнулся! — вышел из себя старик. — Не можете вы так уйти, без проводника. — После короткого колебания он прибавил: — Я сам пойду. Пойду с вами.

— Нет, — возразил Каранто.

— Хозяин велел мне проводить вас до Сломанной скалы, — сказал пастушок. — А оттуда вам надо будет идти все прямо да прямо.

Молодые люди посмотрели друг на друга. Жюльен понял, что Каранто думает об их первой ночи в горах.

— Он хочет, чтобы они нынче же вечером и отправлялись? — спросил дровосек.

— Вот именно, — ответил пастушок. — Хозяин говорит, что, если уж жандармы пожаловали, значит, что-то пронюхали и могут заявиться сюда к вам завтра спозаранку. Может, крестьяне из деревни видели, как вы работали в нижних лесосеках. А потом хозяин сказал, чтобы вы, как только прочтете письмо, тут же и сожгли его.

Старик пожал плечами. Он растерянно топтался между потухшей печью и столом, беспомощно уронив свои большие жилистые руки. Казалось, он обессилел, раздавлен новостью. И только ворчливо повторял:

— Да он рехнулся… Совсем рехнулся… Не можете вы так вот сразу взять да и уйти…

Солдаты, не говоря ни слова, собирались в дорогу. Они достали из-под соломы винтовки, вещевые мешки и ранцы, обмундирование. Пастушок протянул им буханку хлеба, сало и сыр, которые он принес с фермы. В письме Бандорелли говорилось, что в горах уже создана боевая группа. Ее предупредят об их приходе, и навстречу им вышлют проводника. Молодым людям надо будет спросить у него, как пройти к источнику пресной воды. Это пароль. Жюльен подумал о встрече с другими бойцами, и на душе у него стало веселее. Неужели и впрямь начинается вооруженная борьба? Неужели они наконец примут участие в войне? Он одновременно и надеялся на это и боялся; представлял себе лагерь вооруженных людей и обводил прощальным взглядом хижину, где они так славно жили в обществе старого дровосека.

Когда они вышли за порог, уже сгущались сумерки, ночь поднималась из лощины, окутывая темным покрывалом деревья, росшие ниже по склону горы. Небо еще оставалось светлым, но продолговатые серые облака с расплывшимися краями дробились, медленно удаляясь к востоку.

Старик непременно хотел проводить солдат до края поляны. Он больше не ворчал. Только смотрел на них, и глаза его блестели сильнее, чем обычно. Дойдя до того места, где начинался лес, все остановились. Чуть дрогнувшим голосом дровосек сказал:

— Не теряйте времени, ребята. Погода того и гляди испортится… И помните, что я тут. Помните. Никогда ведь не знаешь… Помните же, что я тут.

Голос его пресекся. Жюльен, уже подходивший к старику с протянутой рукою, сделал еще шаг вперед, наклонился и поцеловал впалые, заросшие щетиной щеки дровосека.

— До свидания, сержант, — сказал он. — И спасибо. Большое спасибо.

— Будет вздор-то молоть, — пробормотал старик.

Каранто тоже поцеловал его, и молодые люди быстро зашагали по дороге вслед за пастушком.

Дойдя до поворота, они оглянулись. Дровосек не двинулся с места. Он стоял, втянув голову в плечи, слегка сгорбившись, подогнув колени, и походил на пень с ободранной корой, торчащий между деревьев у обочины дороги — две ее колеи, точно упавшие с неба змеи, распластались на мертвой земле.

Расставшись с пастушком, они долго шли, не говоря ни слова. Дорога, по обе стороны которой росли мощные дубы и буки, постепенно поднималась в гору. Прожив почти целую зиму в лесу, они уже привыкли передвигаться по этой неровной почве, из которой выступали корни деревьев и торчали камни, и все же идти было жарко. Солдаты так туго скатали брезент, что он походил на большую подкову и плотно прилегал к ранцу. Чтобы не снимать его всякий раз, они лишь изредка останавливались и менялись ранцами, затрачивая на это ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы удлинить или укоротить ремни. Пока один тащил брезент, другой нес вещевые мешки. Это позволяло каждому не расставаться со своей винтовкой — опираться на нее, как на палку, или протягивать товарищу на крутом подъеме.

Дровосек предупреждал, что на пути им попадется большая пустошь, которую он советовал пройти ночью. Молодые люди достигли ее уже в полной темноте. И остановились.

— Что будем делать? — спросил Каранто. — Заночуем тут или перевалим через косогор?

— Я бы дальше не пошел. Кому придет в голову искать нас в таком глухом месте?

— А как мы ее пройдем, эту пустошь, если не проснемся до рассвета?

Было так темно, что они почти не различали друг друга. Жюльен подошел к товарищу и спросил:

— Тебе не кажется, что старику еще с той войны постоянно мерещатся засады? Послушать его, так через любую лужайку надо пробираться ползком. Он славный мужик, да только вот бредит войной, ему повсюду чудится опасность.

— Ты прав. Откос этот защищает нас от ветра, да и никаких дорог тут поблизости нет; лучше уж остановимся на ночлег здесь.

Они заблаговременно приладили к брезенту веревки и ремни, и это позволило им быстро разбить невысокую узкую палатку, причем часть полотнища расстелили на земле. Вода на склоне не задерживалась, и почва тут была только чуть влажная. Не разводя огня, солдаты поужинали хлебом и сыром, выпили по кружке вина. Поспешный подъем в гору утомил их, а они и до этого устали, проработав целый день в лесу; вот почему, едва они улеглись, завернувшись в шинели и прижавшись друг к другу, тяжелый сон сморил обоих.

Они проснулись от холода еще до зари и достигли противоположного конца пустоши в ту самую минуту, когда в предутренних сумерках стали вырисовываться первые силуэты деревьев. В лесу, хотя и лишенном в эту пору листвы, было еще темно. Почва здесь была почти совсем ровная, лишь изредка попадались небольшие бугорки и камни.

Часов в десять утра солдаты внезапно оказались перед горной расселиной, покрытой такой густой порослью, что они приняли решение обогнуть ее. Хотя подъем вдруг кончился, молодые люди были уверены, что не сбились с пути.

— Я всегда хорошо ориентируюсь, — то и дело повторял Каранто, — можешь на меня положиться, еще ни разу в жизни я не заблудился в лесу. Сделаем небольшой крюк километра в два, но от верного направления из-за этого не отклонимся.

Жюльен шел вслед за товарищем. Он чувствовал себя хорошо, руки и ноги легко его слушались, он не ощущал ни малейшей усталости, и в нем жила уверенность, что они вскоре соединятся с организованной группой Сопротивления. Небо по-прежнему нависало над самой головой, но он не думал о надвигавшемся ненастье. Холод бодрил, идти было легко, даже ветер казался приятным — он шумел в верхушках деревьев и словно звал за собой.

Они взяли вправо, но кустарник не стал реже, и солдаты решили двигаться напрямик.

— Тут идти недолго, — сказал Каранто, — это, должно быть, узкая лощина, а по ее дну струится маленький ручеек.

Однако, чем больше они углублялись в заросли, тем обрывистее становился склон, а деревья росли теснее и гуще. И вскоре молодые люди оказались среди такого непроходимого и колючего кустарника, что им пришлось остановиться.

— Пошли назад, — сказал Жюльен.

— Нет, нет. Возьмем влево. Там заросли не такие густые, мы обязательно отыщем проход.

Сказывалось утомление, и они стали раздраженно препираться.

Каранто настаивал на том, что надо идти прямо через чащу, а Дюбуа хотел вернуться обратно и обогнуть ее. Впервые после отъезда из Кастра они спорили с таким ожесточением.