Всю следующую неделю стояла хорошая погода, с каждым днем становилось все жарче. По вечерам влюбленные встречались в парке Бригибуль — там было тише и спокойнее. Несколько раз они вспоминали время, проведенное в Альби, и Сильвия уверяла, что Элиана непременно снова пригласит их к себе.

В четверг утром газеты сообщили, что Париж опять подвергся сильной бомбардировке с воздуха. Жюльен почувствовал страх. Он испытующе смотрел на Сильвию, а она старалась улыбаться. Они ничего не говорили друг другу, только ждали. Он часто думал об Одетте. Пытался отогнать от себя эту мысль, но она его буквально преследовала. Ему не были знакомы ни погибший в плену муж Одетты, ни жених Сильвии, но в его представлении они чем-то походили один на другого. Славный рабочий парень, серьезный, трудолюбивый, и сын промышленника сливались в один образ. В образ молодого человека, нашедшего смерть под развалинами.

В субботу утром Жюльен вместе с Ритером зашел в книжную лавку, где ему удалось разыскать две книги: Сильвии давно уже хотелось их иметь. Днем, еще задолго до двух часов, он уже был на дороге в Сидобр, где у них было назначено свидание. Стояла нестерпимая жара. Жюльен шагал по направлению к полям. Сильвия хотела приехать на велосипеде, так что ей нетрудно будет его догнать. Он часто оглядывался и останавливался всякий раз, когда в начале улицы появлялась женщина на велосипеде. В тот день было особенно много велосипедистов.

Дойдя до первого поворота, Жюльен замер. Отсюда улица уже не просматривалась. Немного поколебавшись, он повернул назад. Сильвия опаздывала на десять минут. Обычно она всегда являлась на свидание точно, иногда даже раньше времени. Она не раз говорила:

— Если б ты заставил меня ожидать, я бы очень волновалась. А потому не хочу, чтобы волновался ты.

Жюльен так пристально смотрел на залитую солнцем улицу, что у него заболели глаза. По ней все время катили велосипедисты, издали нельзя было их разглядеть, и каждая движущаяся фигурка могла оказаться Сильвией.

Он заставлял себя отворачиваться от дороги и считать до двадцати. Потом двадцать секунд не отрываясь смотрел на мостовую. Беспокойство его возрастало. По лицу и по спине стекал пот. От влажных рук оставались следы на бумаге, в которую были завернуты книги.

К трем часам Жюльен уже четыре раза прошел улицу из конца в конец.

«С ней случилось несчастье. А может, она просто забыла. А что, если я перепутал место свидания? Или сна меня не поняла? Может быть, она ждет меня совсем не здесь? Верно, уже не ждет. Нет, пожалуй, ждет. Неужели она волнуется, как и я? Люби она меня по-настоящему, она бы такой вещи никогда не сделала. А вдруг она не могла меня предупредить… Заболела? Нет. Вчера она себя отлично чувствовала. Несчастный случай? Или все дело в этой бомбежке?.. Если этот парень в Париже…»

Жюльен вернулся к началу улицы, туда, где помещалась городская больница. С минуту он глядел в сторону улицы Дюранк, но потом испугался, что Сильвия может поехать другим путем. И тогда как безумный он опрометью бросился на прежнее место. Теперь он уже не способен был здраво рассуждать. Мозг его лихорадочно работал, мысли путались, сердце сжималось от тревоги.

Ему хотелось побежать к дому Сильвии, кинуться к городскому парку, к парку Бригибуль; ему хотелось быть сразу во всех тех местах, где они обычно встречались.

«А ну как она поехала в Альби? Одна? Или с кем-нибудь другим? Нет, я просто рехнулся. А что, если родители о чем-нибудь догадались? И заперли ее? Или даже побили?»

Жюльен чувствовал, что способен на преступление ради того, чтобы разыскать Сильвию, отомстить за нее, вырвать ее из рук мучителей.

А что, если она отправилась умирать в одиночестве в номере гостиницы в Альби? Но почему вдруг? Ведь вчера она улыбалась. Даже смеялась. Несмотря на известие о бомбежке, она казалась счастливой. Не только казалась, была счастливой! В глазах у нее прыгали золотистые искорки, их было столько, сколько звезд в южном небе.

Однажды вечером, когда они сидели в парке Бригибуль, он сказал ей:

— Твои глаза как небеса Ван Гога — в них несколько солнц.

— Не хочу я, чтобы ты слишком часто думал о Ван Гоге.

— Почему? Ведь он великий художник.

— Так-то оно так, но он отрезал себе ухо и умер безумным. А мне твои уши нравятся, к тому же я не хочу, чтобы ты сходил с ума.

— Я все равно лишился рассудка со дня нашей встречи.

— Да, знаю, но я хочу, чтобы ты жил, и вовсе не хочу, чтобы ты умирал. И уж во всяком случае, не хочу, чтобы ты шлялся к проституткам и предлагал им свое ухо.

Жюльен дважды спрашивал у прохожих, который час. А когда те отходили на несколько шагов, смотрел на свои часы. Они шли точно.

Он несколько раз говорил себе, что дольше ждать бессмысленно, и все-таки ждал. Наконец в четыре часа он решительно направился к улице Вильнев. Он быстро шагал по тротуару в толпе гуляющих, никуда не спешащих людей. Возле самой виллы, где жила Сильвия, он остановился и добрых четверть часа не сводил глаз с ограды. Потом зашагал дальше, прошел мимо дома и привстал на цыпочки, стараясь заглянуть поверх зарослей бересклета. Ставни на окнах были притворены, дверь заперта.

Жюльен дошел почти до заставы не оглядываясь; немного постоял и повернул обратно. В ушах у него звучал голос Сильвии, много раз повторявшей ему:

«Никогда мне не пиши. И никогда не броди вокруг моего дома».

Он снова трижды прошел мимо виллы. На соседнем пороге показались две женщины. Они пристально смотрели на него, и ему пришлось уйти.

Когда Жюльен очутился в центре города, его вдруг пронзила мысль, что Сильвия во время его отсутствия могла проехать по дороге в Сидобр. Он пустился бежать и вскоре достиг того места, где они условились встретиться. Он задыхался, но даже не чувствовал, до какой степени устал. На повороте он обернулся и поглядел назад, потом пошел дальше. Теперь он уже брел без всякой цели. Он больше не надеялся встретить Сильвию и шел в ту сторону, где простирались поля. Шел все прямо и прямо, ничего не видя, ничего не слыша.

Когда сгустились сумерки, Жюльен уже был далеко от города. Он опустился на траву возле обочины дороги; холод, поднимавшийся от земли, смешивался с ночной прохладой и охватывал его; Жюльен чувствовал, что промокшая от пота одежда прилипает к телу.

Неужели и смерть может наступить вот так? Неужели и она может подняться от земли и сковать человеческое тело? Но тогда по крайней мере она навеки усыпит мучительную боль, терзающую его, как разверстая рана, которую постоянно бередят.

Он уже больше не смотрел на часы, не вглядывался в безлюдную дорогу. Он превратился в безвольное и страдающее существо, бессильно поникшее у придорожной канавы. В существо, не способное мыслить.

На посту наблюдения в комнате для дежурных не было никого, кроме Ритера; он сидел за письменным столом и читал, обхватив голову руками. Не оборачиваясь и не вынимая трубки изо рта, он проворчал:

— Дюбуа, ты просто мерзавец. Тебе надо было заступить на дежурство в восемь вечера. Я купил билет в театр, и он пропал.

— Сколько же сейчас времени?

Тут Ритер взорвался:

— Ну знаешь! Не прикидывайся дурачком, у тебя часы на руке! Когда тебе надо уходить, ты не спрашиваешь, который час!

Жюльен взглянул на часы. Было около десяти.

— Прости меня, старик, — пробормотал он. — Прости меня, пожалуйста.

Должно быть, голос его прозвучал странно, потому что Ритер повернул голову и, вынув трубку изо рта, выпустил большой клуб дыма. Он посмотрел на Жюльена, затем порывисто встал и подошел к товарищу.

— Господи! Что с тобой, Дюбуа? Что стряслось?

— Ничего. Ничего.

— Ты нездоров? Или вы поссорились?

С этими словами он подтолкнул товарища к кровати и заставил его сесть.

Жюльен помотал головой, жалко усмехнулся и попробовал подняться. Ритер снова нажал на его плечи. Жюльен покорно опустился на кровать. Силы оставили его — так вытекает сок из раненного топором дерева.