Жюльен спрашивал себя, говорит ли Ритер серьезно или шутит. Сержант похлопал глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков, поскреб в затылке и стал заполнять бланк.

— Держи. Ты направляешься на врачебный осмотр в госпиталь.

— Вот видишь, с унтерами надо построже, — усмехнулся Ритер.

Юный парижский поэт надел темно-синий костюм в тонкую белую полоску, белоснежную сорочку и темный галстук. Во всей его манере держаться было что-то напряженное, придававшее ему застенчивый вид. Когда они вышли, Жюльен обратил внимание на то, что Ритер идет мелкими шажками и часто спотыкается о камешки, которыми была усеяна дорога. И только тут он заметил, что спутник его обут в черные лакированные туфли с очень узкими носами.

— Написал родителям, чтобы они выслали тебе штатское платье? — спросил парижанин.

— Да, — ответил Жюльен. — Я опущу письмо в городе.

Он написал также и Бертье, сообщил свой адрес, но говорить об этом Ритеру не стал.

Они направились в театр «Одеон» и попросили два места рядом на концерт Трене. Кассирша не сразу согласилась обменять билет, который Ритер купил накануне, и парижанин заговорил с ней таким же властным тоном, каким говорил с сержантом Верпийа.

На улице Жюльен воскликнул:

— Интересная у тебя манера разговаривать с людьми!

Ритер пожал плечами.

— Тебе-то хорошо, — огрызнулся он, — ты спортсмен, тяжеловес, умеешь драться, вот люди поневоле с тобой и считаются. А когда человек ростом не вышел да и фигурой смахивает на бутылку с минеральной водой, ему приходится прибегать к властному тону. Девять десятых обитателей нашей планеты — болваны, они самим богом созданы, чтобы покорно сносить такой тон и подчиняться.

— Мне показалось, что Верпийа славный малый.

— Да, он славный человек, только глуп. И вот доказательство — у него чин сержанта.

Они вошли на почту, там было темно и грязно. Жюльен купил марки и отправил письма.

По пути Ритер указывал товарищу то на какое-нибудь старинное здание, то на башенку, то на паперть храма. Он рассказал ему, что город был основан еще римлянами, упомянул о Жоресе. Внезапно он остановился и спросил:

— У тебя с собой много денег?

— Да нет, не особенно, — ответил Жюльен.

— Ну, тогда пойдем в такое место, где можно выпить бесплатно.

— На стаканчик для тебя у меня денег хватит.

— Одного стаканчика мне мало. Пошли. Правда, это далеко и придется сидеть в обществе нескольких глупцов, но зато пить мы там будем даром.

Заметив удивление Жюльена, парижанин пояснил:

— Отец у меня промышленник. И у него связи во многих городах. Все его знакомые в большей или меньшей степени дельцы, а я терпеть не могу дельцов. Только выбора у меня нет. Я тут встретил владельца текстильной фабрики, он знает моего отца. Этот тип заставляет работать на себя других, а сам все дни проводит в бистро.

Они миновали центр города и шли теперь по широкой и длинной улице, обсаженной деревьями; возле маленького кафе с желтой витриной Ритер остановился. В зале, уставленном мраморными столиками, было только три посетителя. Увидя парижанина, один из них сказал хозяйке кафе:

— Вот мой лучший клиент. Он мне и других клиентов рекомендует.

Ритер обменялся рукопожатиями с сидевшими за столиком мужчинами.

— Знакомьтесь — Дюбуа. Только что прибыл на наш пост.

Мужчины потягивали из рюмок белое вино. Хозяйка, ничего не спрашивая, принесла еще две рюмки и также наполнила их белым вином. Жюльену неловко было отказаться. У одного из мужчин было багровое лицо с фиолетовым оттенком. Его налитые кровью глаза слезились. Ритер спросил у него:

— Ну, папаша Корню, что поделываете?

Мужчина поднял рюмку заметно дрожащей рукой. Вино перелилось через край, и он поспешил его выпить. Потом вытер губы и сказал:

— Сам видишь, ничего особенного не делаем и тем не менее делаем все, чтобы стать достойными сожаления.

Его собутыльники рассмеялись.

У текстильного фабриканта, приятеля Ритера, тоже было багрово-красное лицо, но взгляд у него был все же более осмысленный. Третий собутыльник был уже совсем старик. Он сидел сгорбившись, понуро опустив голову, смежив веки, и молчал. Вид у него был какой-то отупевший. Не успевали рюмки опустеть, как папаша Корню или владелец текстильной фабрики поднимали руку и щелкали пальцами. Хозяйка тут же подходила с бутылкой и подливала вина. После второй рюмки Жюльен объявил:

— Нет, благодарю, я не привык столько пить. Особенно с утра.

— Ну, привычка быстро приходит, — заметил фабрикант.

— Пусть тебе нальют, я выпью, — проговорил Ритер.

Жюльен послушался, и с этой минуты Ритер пил в два раза больше, чем остальные. Он ничего не говорил. Только пил, сосредоточенно курил свою массивную трубку и ожидал очередного приближения хозяйки.

Зазвонил телефон, хозяйка кафе поднесла трубку к уху, послушала и позвала папашу Корню. Тот неторопливо подошел к стойке и облокотился на нее. Четыре раза он отрывисто произнес «да» с паузами в несколько секунд. Затем так же неторопливо повесил трубку и возвратился на место. Садясь, он бросил:

— Горючее.

В полдень Ритер поднялся. Жюльен вытащил было бумажник, но фабрикант остановил его жестом.

— Нет, нет, военные не платят, — запротестовал он. — Особенно когда они приходят с Ритером.

Парижанин дернул Жюльена за рукав и проворчал:

— Ты что, спятил?

Жюльен поблагодарил, пожал руки мужчинам и хозяйке и вышел вместе с приятелем. На улице Ритер сказал:

— Незачем их благодарить, они не знают, куда деньги девать. Корню — тот спекулирует на черном рынке. Он весь день торчит в этом бистро и ждет телефонных звонков. Что бы кому ни понадобилось, он раздобудет в двадцать четыре часа. Может достать дирижабль или океанский пароход с такой же легкостью, как дюжину яиц.

— А кто тот, третий, который молчит, точно воды в рот набрал?

— Ну, это так, бродяга. Их собутыльник. Он вроде меня, пьет на их счет и молчит.

— И ты сюда часто ходишь?

— Всякий раз, когда меня мучит жажда.

Ритер довольно твердо держался на ногах, но говорил с некоторым усилием, словно с трудом ворочал языком.

— А ты умеешь пить, — заметил Жюльен.

Парижанин смерил его взглядом:

— Ну, такому верзиле, как ты, ничего не стоит меня переплюнуть: надо только малость попривыкнуть к спиртному.

Ритер, видимо, совсем опьянел — он все больше возбуждался, все яростнее жестикулировал, речь его становилась громче. Раза три или четыре он повторил:

Потом спросил:

— Ты знаешь стихи Рауля Поншона?

— Нет.

— Вот это пьяница! Всем пьяницам пьяница. Я дам тебе почитать его «Веселую музу»… Великолепная книга… Подлинно галльский дух!

Лохматый поэт выпрямился во весь свой небольшой рост и устремился вперед. Он ни на кого не глядел и толкнул нескольких прохожих. Когда какая-то женщина обернулась, чтобы сделать ему замечание, он на миг остановился и крикнул:

— Не правда ли, Поншон подлинно галльский поэт?

Жюльен схватил Ритера за руку и потащил за собой, проговорив:

— Простите его, мадам, он нездоров.

Он заставил приятеля идти быстрее и всякий раз сильно встряхивал его, когда тот спотыкался или хотел остановиться. Теперь парижанин все время смеялся. Он не на шутку захмелел, и Жюльен спешил выбраться из центра города. Когда они достигли набережной, навстречу им попался высокий широкоплечий человек. Ритер крикнул ему:

— Ну как, малыш? Вижу, ты все такой же болван? Дюбуа, займись-ка этим молодчиком.

Мужчина остановился.

— Тебе что, вожжа под хвост попала? — прорычал он.

Видимо, прохожий пришел в ярость. Жюльен потащил вперед приятеля, который продолжал что-то кричать, подбивая незнакомца на драку. Тот уже шел на них, сжимая кулаки. Ритер вырывался из рук товарища, сыпал ругательствами, и тогда Жюльен со всего размаха закатил ему оплеуху, потом вторую. Парижанин замолк: он был оглушен и стоял посреди улицы, чуть покачиваясь, бессильно уронив руки. Прохожий по-прежнему глядел на них.