Некоторые последовали за ним до самой лестницы, надеясь вырвать у него признание.

– Спросите у министра, – повторял Мегрэ.

Один из журналистов спросил:

– Как вы считаете, Пикемаля убили?

Впервые эта гипотеза была произнесена вслух.

– Вы прекрасно знаете мой обычный ответ на подобные вопросы: я ничего не считаю.

Спустя несколько минут и еще несколько фотовспышек Мегрэ влез наконец в черную машину, где его дожидался Лапуан. Инспектор читал купленные комиссаром газеты.

– Куда? На набережную?

– Нет. На бульвар Пастер. Что пишут?

– В основном об исчезновении Пикемаля. Один из журналистов, уж не помню, из какой газеты, отправился к вдове Калама, которая живет там же, где жила с мужем, на бульваре Распай. Кажется, речь о весьма энергичной даме, которая и не пыталась уклониться от расспросов и вела себя очень решительно. Сама она отчета не читала, но прекрасно помнит, как около пяти лет назад муж на несколько недель уезжал в Верхнюю Савойю. По возвращении он очень много работал, иногда ночами напролет. «У нас телефон просто не смолкал, – рассказала она. – Все время приходили какие-то люди, которых мы раньше в глаза не видели. Муж места себе не находил, все волновался. Когда я спрашивала, что его беспокоит, он отвечал, что много дел. Он часто говорил тогда об обязанностях, о долге. Его будто грызло что-то изнутри. Я уже знала тогда, что он болен. Врач обнаружил рак за год до этого. Помню, как-то раз он вздохнул и воскликнул: «Господи! Как же сложно человеку понять, в чем все-таки заключается его долг!»

Они медленно ехали по улице Вожирар, пристроившись за едва ползущим автобусом.

– Целую колонку под это интервью отвели, – заметил Лапуан.

– Что она сделала с бумагами мужа?

– Все оставила в бюро, которое протирает каждый день, как и пока он был жив.

– В последнее время ее никто не навещал?

– Двое, – ответил Лапуан, восхищенно покосившись на шефа.

– Пикемаль?

– Да. Он пришел первым, около недели назад.

– Она была с ним знакома?

– И довольно неплохо. Когда Калам был жив, Пикемаль часто приходил к нему за советом. Она думала, что он профессор математики. Пикемаль объяснил, что хотел бы разыскать одну из своих работ, которую когда-то оставил у профессора.

– И нашел?

– У него с собой был портфель. Она проводила Пикемаля в кабинет, где он провел около часа. Потом спросила, удалось ли ему найти свою работу, и он ответил, что нет, видимо, в бумагах уже успел кто-то порыться. Она, естественно, не стала заглядывать к нему в портфель, так как ничего не подозревала. И только на следующий день…

– Кто был вторым посетителем?

– Человек лет сорока. Представился бывшим учеником Калама, спросил, сохранились ли его бумаги. Тоже рассказал о каких-то статьях, которые он писал в соавторстве с профессором.

– Она пустила его в кабинет?

– Нет. Такое совпадение показалось ей странным, и она ответила, что все бумаги профессора хранятся в Школе мостов и дорог.

– Она описала этого второго посетителя?

– В газете об этом не упоминается. Если и описала, репортер, видимо, решил пока ничего не публиковать. Наверняка начал собственное расследование.

– Припаркуйся. Мы приехали.

Днем на бульваре было так же тихо и спокойно, как ночью. Атмосфера благополучного среднего класса.

– Вас подождать?

– Пойдешь со мной. Возможно, будет над чем поработать.

Комнатка консьержки находилась слева от входа. Сама консьержка была женщина в возрасте, представительная, но явно утомленная.

– Что такое? – спросила она, не поднимаясь с кресла. С коленей ее спрыгнул рыжий кот и принялся тереться об ноги комиссара.

Мегрэ назвался, снял шляпу, постарался говорить как можно вежливее.

– Господин Пуан поручил мне расследовать кражу, которая произошла здесь два дня назад.

– Кража? В этом доме? И он ничего мне не сказал?

– Он обязательно подтвердит вам мои слова. Если вы сомневаетесь, можете ему позвонить.

– Не стоит. Раз уж вы комиссар полиции, думаю, мне придется верить вам на слово, верно? Но как такое могло произойти? У нас такой спокойный район. Ни разу, за все тридцать пять лет, что я здесь работаю, тут не бывало полиции.

– Я хотел бы, чтобы вы припомнили прошлый вторник, особенно утро…

– Вторник… Погодите… Это значит, позавчера…

– Да. Накануне вечером министр был у себя.

– Это он вам сказал?

– Не просто сказал, я сам был у него. Вы открыли мне дверь приблизительно в одиннадцатом часу вечера.

– Да, кажется, припоминаю.

– Он ушел вскоре вслед за мной.

– Да.

– Кого-нибудь еще вы той ночью видели?

– Нет. Здесь вообще редко кто приходит домой после полуночи. У нас очень спокойные жильцы. Если бы такое случилось, я бы запомнила.

– Во сколько вы открываете двери по утрам?

– В половине седьмого. Иногда в семь.

– А затем? Сидите у себя?

Помещение, где жила консьержка, состояло из одной комнаты. Газовая плита, круглый стол, раковина и за занавеской кровать, покрытая темно-красным покрывалом.

– Да, выхожу только для того, чтобы подмести на лестнице.

– В котором часу?

– Не раньше девяти. После того как разнесу почту, которая приходит в половине девятого.

– Так как кабина у лифта застекленная, полагаю, вы можете видеть, кто поднимается или спускается на лифте, когда подметаете лестницу?

– Да. Всегда смотрю, машинально.

– Вы видели, чтобы в то утро кто-то поднимался на пятый этаж?

– Нет. Совершенно точно.

– То есть никто не поднимался в квартиру к министру? Даже поздним утром?

– Никто. Только звонили.

– Вам?

– Нет. В квартире.

– Откуда вы знаете?

– Я как раз была на лестничной площадке между пятым и шестым этажом.

– Во сколько это было?

– Часов в десять, наверное. Или чуть раньше. У меня ноги больные, я не могу работать быстрее. Я услышала, как за дверью звонит телефон. Долго звонил. Через четверть часа, когда я закончила подметать и как раз спускалась, я снова услышала телефон. Я даже проворчала: «Вот трезвонят!»

– А потом?

– Всё.

– Вы вернулись к себе?

– Да, чтобы немножко привести себя в порядок.

– Вы не выходили из здания?

– Выходила, как каждый день. Минут на пятнадцать-двадцать, чтобы купить продуктов. Бакалейная лавка в соседнем здании, мясная – на углу. От бакалейной лавки видно, кто входит и выходит. Я очень внимательно слежу за домом.

– А от мясника? Видно?

– От мясника не видно, но я там никогда долго не задерживаюсь. Я ведь живу одна, с кошкой. Каждый день покупаю одно и то же. В моем возрасте нельзя похвастаться хорошим аппетитом.

– Вы не можете сказать точно, в котором именно часу вы были в мясной лавке?

– Точно не могу. Там над кассой висят большие часы, но я на них никогда не смотрю.

– А когда вернулись, не обратили внимания? Может быть, из здания вышел кто-то, кого вы не увидели, как он входил?

– Не помню. Нет. Я, естественно, больше обращаю внимание на тех, кто входит, чем на тех, кто выходит. Если не считать жильцов, конечно, потому что я всегда должна знать, дома они или нет. И еще есть курьеры, газовщики, продавцы пылесосов…

Комиссар знал, что больше ничего полезного у нее узнать не удастся, и мог быть уверен, что если она вспомнит какую-нибудь интересную деталь, то обязательно ему сообщит.

– Мы с инспектором опросим ваших жильцов, – сказал Мегрэ.

– Как угодно. Вот увидите, все очень респектабельные люди, кроме, разве что, старухи с четвертого, которая…

Вернувшись к обычной рутинной работе, комиссар чувствовал себя более уверенно.

– Мы еще побеседуем с вами перед тем, как уйти, – пообещал он.

Выходя от консьержки, он остановился почесать кота за ухом.

– Возьми на себя квартиры слева, – велел он Лапуану. – А я займусь теми, что справа. Понял, что мы ищем?

И бодро добавил:

– За работу, старина!