— Нет, не может, поскольку занят не терпящими отлагательства делами.

— В таком случае, — отвечают в трубку, — следует распорядиться и относительно содержимого сейфа.

— Разумеется, распоряжения касаются и содержимого сейфа. Постоялец просил передать, что ключ лежит в правом ящике письменного стола.

Вешая трубку, Дэвид Штамм сдерживает довольную улыбку. Хотя маневр сам по себе примитивен, но для них сойдет. Виола, если предположить, что ей удалось ускользнуть, остается для них величиной неопределенной, и теперь они должны будут учитывать вариант, что она пошла против него и ограбила сейф. В этом случае он ничего не знает о событиях в «Шилтон-Ройяле», а им, чтобы действовать наверняка, придется усилить посты в Тегеле. Впрочем, если они даже примут его звонок в отель за уловку, это приведет их в бешенство: как же так, уже наполовину добит, а осмеливается на подобную наглость! А это бальзам для его самолюбия. После этого легче дышится.

Он избегает пользоваться метро и автобусом. Если они объявили большую тревогу, то там он подвергнется опасности наткнуться на разосланных повсюду агентов службы наружного наблюдения. Он не решается даже сесть в такси. Водители такси слушают радиотелефон полиции — некоторые в качестве постоянной обязанности. Но передвигаться на чем-то нужно.

С владельцем маленькой фирмы по прокату автомобилей, который попутно содержит небольшую пивную, он договаривается быстро, отсчитав ему наличными плату за месяц вперед и согласившись взять автомобиль, за который, если попытаться его продать, не дали бы и ломаного гроша. Машина гремит и пыхтит, как паровоз, но, как бы то ни было, она ездит.

Дэвид Штамм едет осторожно, как будто везет в багажнике нитроглицерин. Однако это все же случается на Софи-Шарлотте-плац. Машина марки «сирокко» вылетает на перекресток так, будто встречного движения вообще не существует. Своим тупым носом она ударяет старый автомобиль ниже бампера. От удара и скрежета Дэвид чувствует, что оглушен. Когда он приходит в себя, то видит, что водитель «сирокко» мечется как помешанный. Он пританцовывает, прыгает, орет и пинает ржавую жесть старого автомобиля. Затем рывком открывает дверцу и вытаскивает Дэвида из машины.

— Вы, проклятые турки, — орет он, — с вашими дерьмовыми телегами! Давно пора запретить вам ездить на ваших чертовых колымагах. И повыгонять вас всех к черту. Выезжает на своей тарахтелке на перекресток, как слепой дервиш! Ты что, совсем ослеп? Сидел бы в своей пустыне! И надо же было тебе попасться мне навстречу, чучело поганое!

Двумя отработанными приемами Дэвид освобождается от рук незнакомца и оглядывается. Картина довольно безрадостная: на новом «сирокко» лишь немного погнута жесть, а его машина стоит с поломанной осью. Ему остается одно: быстро и незаметно исчезнуть. Но прежде чем он успевает вступить в переговоры с этим помешанным, подъезжает полицейская патрульная машина. Старший патруля — этакий медлительный и хитроватый тип. Три раза, не сказав ни слова, он обходит вокруг места происшествия, а затем спрашивает:

— Может, у господ общее страховое общество? Тогда они могли бы договориться без формальностей.

Выясняется, что новенький «сирокко» по какой-то причине вообще не застрахован. Толстый полицейский недоволен: теперь придется возиться с бумагами. Когда он направляется к патрульной машине, владелец «сирокко» искоса смотрит на Дэвида снизу вверх.

— А ты действительно турок? — лицемерит он. — Что-то у тебя нос длинный.

Дэвиду уже почти все равно.

— Я — профессор Штамм, американец, — отвечает он.

— Я так и думал!— ухмыляется коротышка.— Ты прямо вылитый американец. А я — король Молуккских островов! Хочешь что-нибудь получить за свою колымагу или тоже не прочь смыться? Если так, то поехали.

Он вскакивает в свою машину, дает задний ход, высвобождая ее из-под бампера автомобиля Дэвида, и открывает ему дверцу с другой стороны:

— Садись, старик! Здесь нам ничего не светит, кроме неприятностей.

По дороге он рассказывает что-то о свояченице, нелегально купившей эту машину, о том, что в настоящий момент едет на садовый участок, и наконец спрашивает:

— Где вас ссадить?

— В Шёнеберге, — говорит Дэвид, — на Манштейнштрассе.

— Понятно! К шлюхам?

Поскольку Дэвид не отвечает, разговор глохнет. На Манштейнштрассе он некоторое время выжидает, чтобы убедиться. что этот тип не вернулся. Затем он медленно проходит вперед два квартала, сворачивает за угол, сворачивает еще раз, пытается припомнить местность и те времена, когда он здесь проезжал на своем «жуке»[57]. Афишной тумбы больше нет, но святой Георг с копьем по-прежнему на месте — на причудливой островерхой крыше углового лома, Еще несколько шагов — и должен появиться полотняный навес над входом в «Кэролайнс бир бар». Но никакого навеса нет и ничего похожего на ресторан поблизости не видно. Дэвид обращается к одному прохожему, к другому. Те непонимающе смотрят на него и отрицательно покачивают головами.

— Это было так давно! — припоминает наконец какой-то старичок. — Да. был здесь американский бордель.

Это был последний шанс. Что же теперь — капитулировать? Дэвид в нерешительности стоит на тротуаре и ловит себя иа том, что его пальцы в бешеном темпе перебирают в кармане фишки для го. Он не знает, что ему делать. С другой стороны улицы, оттуда, где Мастера Глаза однажды настигла судьба, через большую витрину смотрят на него две скучающие женщины. За их спинами пенится скрытый стеклянными панелями стиральных автоматов мыльный раствор. О, дьявол, эта проклятая прачечная самообслуживания функционирует на месте салуна Каролины! Но поскольку это действительно его последний шанс, он медленно переходит улицу, входит в прачечную и садится в кресло. С подчеркнутым безразличием оглядывается вокруг и неожиданно замечает, что мужчина в белом халате за кассой начинает проявлять беспокойство. Дэвид закрывает глаза. Неужели это возможно?

— Господин профессор? — Перед ним стоит человек в: белом халате и протягивает ему небольшую стопку белья.

— Я слушаю, — говорит Дэвид Штамм.

— Это оставила для вас ваша супруга. Она не захотела ждать.

— Прекрасно, что она догадалась сделать это. По-моему, пора… — И Дэвид трет пальцем воротничок своей рубашки.

Человек из прачечной понимающе улыбается, а Дэвид, спрашивает, нельзя ли в виде исключения поменять рубашку здесь.

— Конечно же можно, господин профессор.

В маленькой задней комнатке Дэвид разрывает пакет и осматривает белье. «О, Виола, ты не только прекрасное дитя, но и умница!» — благодарно думает он. В манжете одной из рубашек он находит крохотную записочку: «Я люблю тебя! Я сделала все, как ты сказал. У меня только ты и твои вещи! Я во «Внутренней миссии». В конце стоит адрес.

У нее «дипломат» и пленка! И она ждет его! Дэвид надевает свежую рубашку. Мысль о сестрах-монахинях из «Внутренней миссии» немного беспокоит его. Ненужное белье он бросает в мусорную корзину. В телефонной будке он сжигает записку на огне зажигалки. Затем набирает номер, который с помощью мнемонического приема извлекает из памяти. Он представляется работником статистического земельного управления и просит к телефону господина Вагнера. Ожидая, пока того позовут, пытается припомнить, как он выглядел. Время совершенно стерло из памяти его облик, а ведь тогда все началось с него. Именно Вагнер откопал его партнера в пивной Каролины. Не счастливый ли это знак, что тот же самый человек перекинет для него мостик к старому партнеру?

Господин Вагнер обрушивает на него поток слов. Он, мол, давно не работает на земельное управление. Ему пришлось уйти оттуда. Так что это ошибка. Совершенно очевидно, ошибка. Он работает в бильярдной. У него четырнадцать столов. У него работы по горло. Да, именно по горло. Да, его фамилия Вагнер. Хорошая фамилия, между прочим, но довольно распространенная. И следовало бы проверить, не произошла ли в данном случае ошибка. Или это не так?