Я продирался сквозь заросли от одной могилы к другой, читал звучные, исполненные глубокого смысла немецкие имена, которые некогда способствовали процветанию старого Берлина, и испытывал стыд от того, что рыскаю по их последнему прибежищу со столь деловой целью. «Родился в Тернополе», «родился в Ченстохове», «родился в Кошмине», «родился в Лиссе», «родился в Кишиневе», «родился в Кротошине» и, наконец, «родился в Лемберге». Я обследовал пазы цоколя могильной плиты — пусто. Потом на кладбище забрела группа детей из новых кварталов и завладела новым местом для игр. Я спрятался за изгородью из бузины. Вечером поднялся ветер и полил дождь. Я сдался. Весь в глине и в репьях, я отыскал телефонную будку и позвонил Вернеру. От моего ликования не осталось и следа. Вернер еще раз попросил меня теперь, когда я знаю ключевое слово «Фалькенбергерштрассе», вспомнить ряд и участок. Я признался в своем бессилии. Он пробурчал что-то о моем слабоумии и экспромтом разработал операцию, которая представлялась единственным выходом из создавшегося положения. Коль я не нашел тайник, так пусть нас приведет к нему связной.

Операция началась в воскресенье, рано утром. Отключили главный электрокабель. По первым же звонкам жильцов на кладбище прибыла ремонтная бригада. Рабочие места были рассредоточены вокруг кладбища и служили наблюдательными пунктами. Еще не рассвело, когда вскрыли кабельный колодец и приступили к поискам мнимого повреждения. Центр управления находился в ремонтном фургоне, где за радиотелефоном сидел Вернер, который заодно кипятил на чугунной печурке воду для чая. На рассвете я предпринял последнюю попытку и соскреб налет с надгробных камней могил всех уроженцев Лемберга. После дождя, который шел всю ночь, на кладбище пахло плесенью и гнилью. На обратной стороне одного камня было выбито библейское изречение, переведенное с древнееврейского на немецкий: «Бог грозный, бог единственный, покарай меня за грехи мои». Я не смыкал глаз вот уже сорок часов и сильно продрог. Сотрудник Вернера в одежде монтера, охранявший фургон, пустил меня внутрь. Я развесил промокшее тряпье у печки, в которой, потрескивая, горели дрова. Вернер шумно прихлебывал чай из блюдца и даже не удостоил меня взглядом. И только по прошествии некоторого времени пробурчал:

— Я задаю себе вопрос: для чего американец занимался с тобой тренировкой памяти? — И после более продолжительной паузы: — Ряд и номер могилы — два простых числа. Это все равно что забыть свой возраст и номер дома. Непостижимо!

Он был явно не в духе.

Я ответил:

— Может, вообще никто не придет. Может, Баум не имеет никакого отношения к прекращению радиосвязи, а просто-напросто они исключили меня из игры.

Он все же протянул мне чашку с горячим чаем:

— Думаешь, тебя раскрыли? Мало вероятно.

Мы снова замолчали. Только было слышно, как он прихлебывает чай, как потрескивают горящие поленья да поскрипывают изредка нагревшиеся деревянные стенки ремонтного фургона. Нам не оставалось ничего другого, как ждать, когда развернутся события. Вернер хотел дать мне понять, что после моего срыва не верит в успех операции. Он возился с чайником и подкладывал поленья в печурку — в общем, вел себя подчеркнуто равнодушно, хотя на самом деле, проведя бессонную, утомительную ночь, весь дрожал от внутреннего напряжения. Успех экспромтом задуманной операции был нашим единственным шансом в этой крайне неустойчивой ситуации, когда самым важным было не допустить, чтобы оборвалась связь с доктором Баумом.

Вернера снова охватил приступ ярости. Он пророкотал басом:

— Я бы разорвал тебя на куски! — а затем, сгорая от нетерпения, подошел к окну и поглядел в щелку между занавесками. Не оборачиваясь, он сказал скорее самому себе: — Чего хочет этот доктор Баум? Чего ему нужно от тебя? Для чего он придумал этот личный канал связи? Чтобы успокоить свою чувствительную совесть? Или это ловушка?

Я ответил не раздумывая:

— Ловушка? Доктор Баум и ловушка мне? Исключено!

— Почему ты так уверен?

— Он порядочный человек, а не свинья.

— Он твой враг, а особенно опасны те враги, которых не воспринимаешь как свиней.

— Свиньи, которые ходят в друзьях, не менее опасны.

Он рассмеялся, и мы снова вроде бы помирились. Свинья в качестве друга — в этом было что-то неестественное.

Время близилось к полудню. Вторая смена наблюдателей незаметно заняла свои места в районе кабельных траншей. И тут при полном параде к нам пожаловал вахмистр народной полиции и потребовал бригадира. Он заявил, что пришел с ночного дежурства и лег спать, а когда проснулся — на тебе, сиди без света. Ничего себе воскресный сюрприз! Вернер побледнел. Он заверил вахмистра, что авария будет ликвидирована с минуты на минуту, хотя дожди затрудняют ремонтные работы, и что был бы очень признателен, если бы ему не мешали выполнять свои обязанности. Вахмистр повысил голос: мол, он говорит от имени трудящихся, которые заслужили свой воскресный отдых. Перепалка принимала острый характер. Уже успевший располнеть вахмистр все больше входил в роль народного трибуна: интересы общественности требуют, чтобы он это так не оставил. Вернер возразил, что тот не уполномочен говорить от имени общественности, тем более что находится не при исполнении служебных обязанностей. Тем не менее он не склонен драматизировать события и готов принять вахмистра как гостя при условии, что тот замолчит. Движимый благими намерениями полицейский перешел на самые высокие ноты и заявил: все, что касается поддержания порядка в жизни граждан, следует рассматривать с политической точки зрения, после чего, громко выражая свой протест, он собрался было покинуть фургон. Вернер прошипел, что, мол, я во всем виноват, а затем, загородив своим коренастым телом узкую дверь, сказал:

— Садитесь, пожалуйста, и сидите здесь хоть все воскресенье, а я прошу тишины на командном пункте. — И он сунул вахмистру под нос свое служебное удостоверение.

В этот момент кто-то открыл дверь рывком снаружи и Вернер едва не свалился с деревянной лестницы. Внизу стоял один из наших «ремонтников».

— Он здесь! — взволнованно прокричал юноша.

Я вскочил. Вернер же, с трудом подавив волнение и понизив голос, сказал:

— Влезай, парень, сюда.

Тот прикрыл за собой дверь и вытянулся по стойке «смирно»:

— Согласно приказу наблюдение прекращено. Докладываю: он здесь, средний рост, средний возраст, неприметная внешность.

Вернер по радиотелефону отдал необходимые распоряжения. Вахмистр присел на стул возле печки, глаза у него стали совсем круглыми от изумления, и он беспрестанно потирал щетинистый подбородок, так как после ночного дежурства не успел побриться.

Вернер спросил молодого человека:

— По каким признакам вы его засекли?

— По граблям и лейке, которые он прихватил с собой для маскировки.

— И что же?

Юноша еще больше посерьезнел и тихо сказал:

— Здесь все могилы очень старые. Сюда никто не ходит и за могилами не ухаживает. Так что грабли и лейка здесь просто ни к чему. — И после паузы добавил: — Да из родственников, должно быть, уже никого нет в живых.

Один из наблюдателей доложил по радиотелефону:

— Все выяснили: от главной аллеи предпоследний участок слева, шестой ряд, одиннадцатая могила.

Я взволнованно вскрикнул:

— Покойник был родом из Лемберга?

Вернер повторил мой вопрос по радиотелефону.

— Да. Хаим Мысловицер из Лемберга. Родился в 1851 году.

Я не мог больше сдерживаться: г

— Тогда пошли.

Вернер схватил меня за руку:

— Ты хочешь его вспугнуть?

Затем он дал указания молодому сотруднику, который продолжал стоять по стойке «смирно»:

— Нам надо знать о нем как можно больше. Уточните маршрут его передвижения по городу, пункты остановок и возможные контакты. Но соблюдайте осторожность, особенно если его прикрывают. Ясно?

— Так точно!

Вернер повернулся к вахмистру из народной полиции:

— Извините, но бывают случаи, когда интересы службы оказываются важнее политической точки зрения. Ваш выходной, надеюсь, еще можно спасти. — Он предложил ему теплой воды из чайника, свой помазок и безопасную бритву. Потом улыбнулся: — Впрочем, вы уже можете воспользоваться электробритвой у себя дома. — И сказал в радиотелефон: — Сообщите на трансформаторную станцию. Дайте людям свет. Проверьте предохранители и включайте. Операция завершена.