Из скупых протокольных записей пограничников можно было вычитать, что первый осторожный контакт в пивном баре его тетки не был случайным, а осуществлялся по тщательно разработанному сценарию. Было потрачено немало времени, чтобы перехватить его и втянуть в разговор там, где он появлялся пусть не часто, но все же регулярно. О самом парне в протоколе говорилось немногое. По всей видимости, в ту ночь он находился под сильным воздействием алкоголя. Однако ответы его отличались логичностью, ясностью и прямотой и, можно сказать, носили следы поспешности, как будто он хотел сбросить с себя некий груз. Я приготовился к встрече с молодым человеком честолюбивым, импульсивным, способным на импровизацию, который знал, чего он хочет и с кем он. А фамилия! Неужто его отец…
Я посмотрел на часы — пора! — и попросил пригласить его в комнату. Выглядел он как-то неприметно, да и возраст его казался неопределенным. Ему можно было дать и двадцать, и тридцать.
— Добрый день, — произнес он с вежливой сдержанностью.
Его голос был обычной громкости и обычного тембра. Это очень подходило к его среднему росту и русым волосам. Он выглядел серьезным, но казалось, готов был улыбнуться в любую минуту. В самый подходящий момент, чтобы не показаться ни фамильярным, ни заискивающим, он сел на стул, поставленный для него перед моим столом. При этом он еще раз обернулся и убедился, что дверь закрыта и за его спиной никого нет. Меня он оглядел быстро и незаметно. При взгляде на коллекцию трубок на моем столе вокруг его рта появилась едва уловимая ироническая усмешка, но глаза остались холодными. Когда я спросил, не будет ли он возражать, если нашу беседу запишут на магнитофон, он кивнул так, будто хотел сказать, что, во-первых, не питает иллюзий в отношении того, что его ждет, а во-вторых, не хочет давать повода, чтобы я строил иллюзии в отношении того, чего следует ждать от него.
Наш разговор можно достаточно точно воспроизвести с помощью доступных мне архивных документов.
Вопрос: Я еще раз вернусь к тому вечеру. Вы помните… станция электрички Трептовер Парк.
Ответ: Кивок.
Вопрос (глядя в протокол первого допроса): Вы передали сотруднику нашего учреждения двадцать западных марок одним новым денежным знаком, три плитки шоколада с орехами «Саротти», мазь производства западноберлинской фирмы «Шеринг АГ», неиспользованный входной билет на гандбол во Дворец спорта в Шёнеберге и листок бумаги, на котором от руки записан адрес западноберлинского кафе. Так ли это?
Ответ: Так.
Вопрос: Билет и мазь вам вернули?
Ответ: Да, и одну плитку шоколада «Саротти».
Вопрос: Мазь используется для ношения протеза?
Ответ: Да.
Вопрос: Вы знали, что провоз в ГДР медикаментов, продаваемых по рецептам, запрещен?
Ответ: Это для моего отца. Я не хотел бы об этом говорить.
Вопрос: Как здоровье вашего отца?
Я не был уверен в том, насколько уместно отклоняться от нашей темы. Здесь я, скорее, больше следовал движению собственной души, нежели использовал точно рассчитанный психологический прием. Мое участие ни в коей мере не было наигранным, и он, должно быть, заметил это.
Ответ: В последнее время я не получал от него вестей.
Вопрос: Он приблизительно моего возраста?
Ответ: Пожалуй, да.
Вопрос: Сейчас я задам вам несколько вопросов, на которые попрошу отвечать лаконично и точно. Отвечайте только по существу дела. Можете считать, что это допрос. Итак, начнем?
Ответ: Кивок.
Вопрос: Вы говорили с кем-нибудь о том, что сделали нам признание?
Ответ: Нет.
Вопрос: У вас не появилось желание оправдаться в связи с совершенным вами переходом границы, что для вас запрещено?
Ответ: От этого желания меня отговорили.
Вопрос: Вы член СЕПГ[17]?
Ответ: Ну уж, извините…
Вопрос: Почему?
Ответ: Нет, это уж вы позвольте спросить вас — почему?
Вопрос: Я хочу узнать, почему вы стали членом нашей партии?
Ответ: Что это значит? У вас принято требовать заверений в высокой идейности?
Вопрос: Мы договорились, что вопросы здесь задаю я. Разве вы как член партии не обязаны быть честным и откровенным по отношению к ней?
Ответ: Вы что, хотите проэкзаменовать меня по уставу партии? Откровенность… Вам-то я все рассказал. А вы разве не представляете партию?
Вопрос: Так же, как и вы. Так вот, я спрашиваю: вы говорили с секретарем вашей парторганизации?
Ответ: О чем?
Вопрос: О вашем контакте.
Ответ: Контакте?
Вопрос: С господином Вагнером…
Ответ: Нет, не говорил.
Вопрос: А с женой?
Ответ: Тоже нет.
Вопрос: Как же вы объяснили ваше позднее возвращение домой?
Ответ: Я сказал, что был на гандболе, а потом загулял с приятелями.
Вопрос: Она вам поверила?
Ответ: Нельзя ли оставить в покое мою жену?
Вопрос: Прошу вас ответить на мой вопрос. Это важно.
Ответ: Не знаю, что и сказать. Все это так сложно… Моя жена любят меня. Я в этом уверен. Поэтому обмануть ее нелегко. Кроме того, в таких делах у меня нет опыта.
Сейчас, читая протокол, я вспоминаю, что в этом месте я не смог сдержать улыбку, но так и не понял, заметил он это или нет.
Вопрос: Были вы после этого в баре вашей тетушки?
Ответ: Нет.
Вопрос: Вы запомнили адрес кафе, записанный на листке?
Ответ: Нет, я его даже не прочел.
Вопрос: Почему?
Ответ: Нельзя ли устроить перекур?
Вопрос: Прошу вас ответить, почему вы не прочли адрес.
Ответ: Я же все объяснил! Этот сумасшедший вечер у тетки! Все вдруг стало казаться подозрительным. Мне просто не хотелось иметь с этим ничего общего. Ничего!
Вопрос: А вы не предполагали, что, несмотря на это, пойдете в кафе?
Ответ: В это кафе?! К этому господину Вагнеру?! Я?
Вопрос: Да, вы! В это кафе! Можете представить себе такое?
Это была критическая минута нашей беседы. До этого момента все предположения, из которых я исходил, подтверждались. Мальчишка твердо сидел в седле. Он оказался именно таким, каким я его представлял. Он еще не понял, куда я клоню, но сразу заметил, что разговор изменил направление.
Ответ: Но это же не логично. Ведь я сказал, что не запомнил адреса. Как же я могу пойти туда?
Вопрос: Будем исходить из того, что вы узнали адрес. Что тогда?
В этот момент он впервые улыбнулся. Это была провоцирующая улыбка.
Ответ: Тогда этот адрес мне кто-то должен сообщить.
Вопрос: Правильно. Вот он. (В протоколе помечено, что допрашиваемому предъявляется записка.) Разбираете почерк?
Он не ответил. Глаза его сверкали. Я выключил магнитофон. Последней была записана моя реплика: «То, что вы считали допросом, закопчено».
Я был доволен, как может быть доволен человек, проделавший тяжелую работу. Каким-то образом мы настроились на одинаковую волну. У меня было ощущение, что я его давно знаю. Он также преодолел свою первоначальную раздраженность и скованность. Сейчас он разговаривал со мной с непринужденной почтительностью, что в равной степени устраивало и его, и меня.
Нам обоим было ясно, что мы можем поладить. Когда я сказал, что ему, наверное, все кажется необычным и даже несколько странным, что мне на его месте все виделось бы точно таким же, он ответил, что в данном случае мы стоим на разных точках зрения. Я заварил чай по старинному грузинскому рецепту. Он сделал вид, что тоже в этом разбирается. Было заметно, что он почувствовал некоторое облегчение. Та напряженность, которую он испытывал, постепенно исчезала, но бдительности он не терял. Он все понимал с полуслова.
