Рогозин нехотя поднялся и поплелся к лодке, но уже возвращаясь, догадался, что с четвертым ящиком что‑то не так: он и сделан был немножко иначе, и весил намного легче и замок на его боку висел солидный.

— Кажется, этот, последний, я упер у демонов не зря, — сказал Виктор, опуская груз перед Юриком.

— Вижу, Витька. Другой ящик. Я даже, кажется, знаю, что в нем. Сбивай замок!

Опять в ход пошел отложенный булыжник — отмычка. В этот раз Рогозин не торопился, боясь снова увидеть груду обломков, но где‑то в глубине души сознавая, что увидит что‑то вообще неожиданное.

И едва крышка открылась, едва свет проник внутрь, как Юрик выдохнул:

— Оно!

Посреди всякой мелочи лежал… лежала… — Рогозин долго не мог подобрать слова для описания этого чуда…

— Вот она, Монина мечта, — произнес маленький якут, поднимая на руки ружье пушечного калибра. — Карамультук!

Он беззаботно улыбался во все зубы, редкие его усы боевито топорщились, а в глазах блестело боевое безумие, какое, должно быть, не понаслышке знали всякие средневековые берсерки и ацтекские куачики.

— Что это такое? — Виктор смотрел во все глаза на чудовищное жерло ствола и думал, что попал в компьютерную игру. — Оно ядерными бомбами стреляет?

Толстый вороненый ствол имел диаметр такой же как у поллитровой пивной банки, ну, если и уступала ей, то совсем незначительно.

— Гочин карамультук, — уважительно произнес Юрик. — Селезень. Четвертый калибр. Точнее сказать — Монин карамультук, ведь спор‑то он выиграл? Посмотри, сколько там к нему патронов?

Рогозин откинул кусок порыжевшего брезента и услышал восхищенное цоканье Юрика:

— Вай — вай — вай, пятьдесят патронов, не меньше! Ой — бой! — на среднеазиатский манер запричитал якут, крутя в руках ружье, прикладывая его к плечу, заглядывая в ствол, едва не облизывая. — Даже если бы ты еще десять ящиков с камнями погрузил, и только один с этим «Селезнем», я бы тебя целовал как девочку!

— Да пошел ты! — Рогозин не понял радости якута и даже немного обиделся — на «девочку».

— Я пойду, Витька, теперь куда захочешь пойду! Только и ты со мной пойдешь.

— Почему это?

— Я маленький, если начну в абаасов из карамультука стрелять — меня просто снесет отдачей, а ты — большой, сильный богатырь, ты защитишь бедного Юрика от Улу! Почти пятьдесят патронов! Пятьдесят граммов крупной дроби в каждом! Четыре грамма пороха! Когда стая уток взлетает, то с тридцати шагов карамультук валит половину! Любого воплотившегося абааса просто в клочья разорвет — никакая регенерация не поможет! Плохо будет тебе, Улу!

Рогозин протянул руки и огромный «Селезень» плавно опустился в ладони. Весу в нем было килограммов пять; прохладный металл приятно холодил кожу, а деревянный приклад показался смутно знакомым. Виктор осторожно, кончиками пальцев погладил ствол и готов был поклясться, что почувствовал короткий разряд электричества. Как говорят в дешевых женских романах: «меж ними пробежала искра».

Новая игрушка выглядела убедительно и Рогозину, ни разу в жизни не стрелявшему ни из чего подобного, тотчас захотелось попробовать ее в деле.

— Заряди, а? — попросил он Юрика.

Якут не заставил себя долго ждать — выхватил из ящика патрон, матерясь на двух языках, зарядил оружие, протянул ружье Рогозину.

— Всем хорош карамультук, но заряжать — замаешься. Хорошо только, что магазин сразу на три патрона.

— Куда стрелять‑то? — глупо спросил Виктор.

— В дерево пальни, — разрешил Юрик и пальцем показал в какое.

До ствола толщиной в пару ладоней было метров пятнадцать, не больше. Рогозин приложил ружье к плечу и оглянулся на Юрика.

— С такого расстояния в черных и нужно бить, — кивнул тот. — Рот только открой и стреляй! Давай!

Рогозин тяжело вздохнул, задержал на секунду дыхание и нажал спуск. Бабахнуло — грохнуло в воздухе, стукнуло в уши, больно и сильно толкнуло в отощавшее плечо, заставив на шаг отступить назад и чуть в сторону, царапнуло по ключице. И стразу же послышался донесшийся как сквозь вату треск дерева — расщепленный ствол несчастного начал заваливаться, но зацепился ветвями за соседние деревья, да так и застрял — уже без малейшей надежды стать когда‑нибудь настоящим лесным великаном.

— Как оно, а? — радостно завопил Юрик и больно ткнул острым кулачком Рогозина под ребра.

Ошеломленный Рогозин потер бок, шмыгнул носом и заглянул в едва дымившуюся черную дыру ствола.

— Если бы ты не сказал мне, что это ружье для гусей, я бы сам решил, что оно для охоты на мамонтов.

— Нет, паря, — покачал головой Юрик. — У мамонта шкура толщиной десять сантиметров. Убить его из карамультука сложно. Нельзя. Пуля нужна, дробь не возьмет. Но дырку сделает хорошую.

Все время, пока они собирались: припасы, оружие, маскировка лодки, — они спорили о том, как правильно охотиться на мамонтов. И хотя Юрик в самом начале признался, что не видел не то что мамонта, а даже и слона, победителем в споре вышел все‑таки он, сочинив убийственный тезис о том, что мамонт не дурак и подставлять висок под ружье не станет, а стрелять в любое другое место почти бессмысленно, ведь предок слона — вообще не утка.

Возвращение прошло на удивление гладко. Видимо, предводители нежити — Улу, который так и не объявился пока во плоти, да Савельев, — разбирали ошибки, искали виноватых и наказывали причастных, но в лесу было спокойно и даже осторожный Юрик, несший в каждой руке по заряженному ружью, а за поясом — пистолет, к концу путешествия положил оба ствола на плечи.

Рогозин брел за ним, нагруженный продуктами, сжимая в руках заряженный карамультук — утятницу, и даже не сторожился, уверенный, что приметливый партнер вычислит опасность загодя, а ему самому лишь придется, как белому сахибу в индийской охоте на тигра, только выстрелить. Ну и попасть, разумеется.

Однако ничего, кроме механического переставления ног делать не пришлось — уже к концу дороги, метров за триста до пещеры, Рогозин ощущал себя не грозным артиллеристом, а обычным грузовым ослом, возможно насквозь мирным мулом, но отнюдь не боевым носорогом.

Их встретили не овацией. Под внимательными взглядами встречающих они вдвоем прошли сквозь строй молчаливо стоящих друзей и столь же безмолвных бывших врагов, сбросили груз на расстеленное полотно и тяжело опустились рядом.

Сразу откуда‑то появился Шепа и принялся бормотать перед каждым какую‑то молитву, в которой даже Рогозину было понятно одно слово из трех. «Ежи, паки, азы» — все эти архаизмы здорово запутывали смысл произносимых православным шаманом слов, его беззубый шамкающий рот скрадывал половину изреченного, и Виктор уже через минуту перестал его слушать, сосредоточившись на желании задрать ноги повыше, снять усталость с колен и стоп.

В какой‑то момент он совсем перестал слышать скороговорку Шепелявого и, кажется, успел уснуть.

— Эй, Вить, — вдруг потрясли его за плечо, — а ты все это видел?

— Что, а? — Рогозин потряс головой, с трудом включаясь в действительность. — Что?

— Юрий Иванович нам рассказывает, что видел в нашем лагере Кима Стальевича во главе десятка монстров? — терпеливо повторил вопрос капитан — Семен.

— Кто такой Юрий Иванович? — Рогозин знать не знал никакого Юрия Ивановича.

— Юрий Иванович Мясопятов.

— А? — Рогозин такую фамилию слышал впервые.

— Юрик, епта! — не выдержал Семен.

— А! Вон что! И что? Савельев с монстрами?

— Ну?

— Да, так все и есть. Только не десяток, а два десятка. Еще одного мы прикончили по дороге. Только раньше он Петром — рыбаком был. А двое где‑то по лесу бродят. Еще Железнобокого видел, четырехруких… много всего. А нет, не Железнобокого, а Железноногого.

— Как вы убили… — Семен почему‑то не нашел слова и выжидательно уставился на Рогозина.

— Петра?

Виктор окончательно проснулся, огляделся вокруг. Отметил, что почти все население пещеры сидит в центральной ее части вокруг костра, что‑то лопают. Рядом был обычный актив: Семен, Борисов, чуть в стороне, имея непричастный вид — Шепа. Юрика не видно.