Поездка была ужасно неорганизованна. Норман оказался совершенно несостоятельным. Ходили по бедным кварталам; город не оправился после последнего землетрясения. Грязь страшная. Ощущение анархии — т. е. свободы на грани анархии. Жить в этом городе я не смог бы никогда. Чувство опасности, тревоги угнетает и возбуждает. Есть что-то от старой Одессы, но нет ни благостности, ни размеренности. Стихия. Под городом катакомбы от старых разработок туфа, из которого строился город. Туда сваливают весь мусор. И там царят крысы. Миллионы крыс. Город крыс и проституток. Zoccola (цокола) по-неаполитански и крыса, и проститутка.
Удивительный покой во внутреннем саду монастыря. Огород. Картошка. Виноград. Тишина совершенно неожиданная (город не слышен). Пение птиц.
23 мая
Сегодня звонил Юри — очень печальный. Его другу из Эстонии в четвертый раз отказали разрешить выезд к своей жене в Швецию.
Будет очень и очень жалко отказываться от квартиры, которую показали мне в пятницу. Но мала кухня. Если ее брать, надо многое сделать: выбросить вон из кухни все лишнее, Андрюше в спальню поставить стол с лампой для занятий и кресло. Мне в спальню тоже. В гостиную — стол, разнимающийся на две части. Стулья к нему или лавки. Зелень, вьющуюся в кадках. Дрова для камина. Бюро для работы. Три больших настольных лампы, две из них зеленых, одну желтоватую. Абажуры в кухню. И в антресоль. Постельное белье с запасом. Столовое белье (скатерти, салфетки). Посуда кухонная. Посуда столовая. (Сервиз и для завтраков.) Тенты на террасу. Кресла (шезлонги на террасу). Посуда для цветов. (Белые и прозрачные) стеклянные. Via di Monserrato, 2. Узнать, где мусор.
Поздно вечером позвонил из Голландии новый «муж» Ольги Сурковой (она еще в Москве, но выедет через три месяца) и сказал, что разговаривал с Ларисой 15 мая и она просила прислать денег (валюты) и сказать, что ее не выпускают и что надо нажать при помощи телексов RAI, чтобы выпустили скорее ее. И спрашивает о том, что, может быть, следует еще бороться за Андрюшку. (Ничего не понимаю. Видимо, это устаревшие новости. Но деньги, конечно, нужны.) Надо позвонить Тине.
Завтра буду звонить Ларисе. Может быть, все утрясется. Она сказала ему будто бы, что ей отказали на самом высоком уровне. Ничего не понимаю. А как же мой разговор с Ларисой 21-го? Она же говорила, что всё в порядке…
24 мая
Говорил с Ларисой. Пока я не узнал ничего нового. Сейчас был съезд комсомола, поэтому никого не было. Но Лара ждет. Я думаю, все будет в порядке. Уверен. Что касается звонка голландца, то у него сведения более ранние. По поводу кухни Лара сказала, что ничего, что маленькая, может быть. Посмотрим…
Разговаривал с Сизовым. Ничего особенного. Направляю его к Джуне.
«Сколько я вижу, и сколько судить могу, вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести».
(Достоевский. «Бесы»)
25 мая
Был у Тонино и говорил с Ларисой. Она в отчаянии, что деньги появятся только через месяц. Намекнула насчет Тины и возможности прислать ей немного денег. Надо звонить Тине в эти два дня. О решении по поводу Андрюшки Ларе еще не сообщили. Все будет хорошо, Господь даст.
Дико болят десны. Сделал себе операцию, полоскал травой, принял дважды по две таблетки сильного (спец.) антибиотика. Видимо, надо рвать зуб и потом вставлять. (?)
Еще прошлый раз, разговаривая с Андрюшей, узнал от него, что он не был аттестован за последнюю четверть, но годовые отметки ему вывели. Я сказал, чтобы взял учебники за VI класс. (Боже, он уже в VI классе!) Дорогой мой мальчик, как я за него беспокоюсь!
26 мая
Сегодня ел, т. к. принимаю антибиотик. Зубы болят страшно. Все болит. Был у Анжелы — она смеется: для того чтобы спасти тебя от большого зла, придется тебе испытать небольшую болезнь. Я так и думал, что это Анжела. Приблизительно то же самое я испытал в Авдотьинке, когда Лариса меня лечила водкой, взятой у одной ведьмы. Сейчас 37,1. Это еще ничего. Тогда было хуже, помнится.
27 мая
Сегодня ночью было еще хуже, чем прошлой. Чувствую себя совершенно разбитым.
28 мая
Разговаривал с Тиной. Она собирается в Москву в самом скором времени и передаст для Ларисы немного денег. <…>
Кстати, Джуна очень полюбила Ларису, наделала ей какие-то комплименты. В смысле здоровья сказала, что у нее больные почки и что она ее полечит. (Важно, чтобы Лариса сама этого захотела.) Лариса обещала поговорить насчет денег с Джуной. <…>
«Уж не оттого ли люди истязают детей, а иногда и больших, что их так трудно воспитывать — а сечь так легко? Не мстим ли мы наказанием за нашу неспособность?»
(Герцен. «Былое и думы»)
29 мая
«Поэт и художник в истинных своих произведениях всегда народен. Что бы он ни делал, какую бы он ни имел цель и мысль в своем творчестве, он выражает волею или неволею какие-нибудь стихии народного характера и выражает их глубже и яснее, чем сама история народа…
…Поэты в самом деле, по римскому выражению, — „пророки“; только они высказывают не то, чего нет и что будет случайно, а то, что неизвестно, что есть в тусклом сознании масс, что еще дремлет в нем».
(Герцен. «Былое и думы»)
30 мая
«Для хороших натур богатое и даже аристократическое воспитание очень хорошо. Довольство дает развязную волю и ширь всякому развитию и всякому росту, не стягивает молодой ум преждевременной работой, боязнью перед будущим, наконец, оставляет полную волю заниматься теми предметами, к которым влечет…»
(О Станкевиче. Герцен. «Былое и думы»)
31 мая
Вернулся из Сан Бьяджо. Немного загорел, вернее, обгорел. Очень (почему-то именно там) скучал по Тяпусу и Ларе. Ночью приснился какой-то очень неприятный сон. Снились и Тяпа, и Лара, и Ольга, но как-то очень неприятно. Какой-то я был обиженный и виноватый и потерянный. Потом был в Доме литераторов на каком-то банкете. Познакомился с Фадеевым — он был молодой и красивый — видел Суркова, говорил тосты; потом сообщил всем о том, что на улице застрелили Ю. Бондарева. Потом (или до) перебегал площадь под обстрелом… Чушь какая-то… Но тяжелая и многозначительная. А главное, что я будто бы чем-то обидел своих. Поезд, станция, и мы куда-то едем втроем. Очень тяжелый сон. Дождь… Поздняя весна, грязь…
«…Стройность одинаковости, отсутствие разнообразия, личного, капризного, своеобычного, обязательная форма, внешний порядок — все это в высшей степени развито в самом нечеловеческом состоянии людей — в казармах. Мундир и однообразие — страсть деспотизма. Моды нигде не соблюдаются с таким уважением, как в Петербурге; это доказывает незрелость нашего образования: наши платья чужие. В Европе люди одеваются, а мы рядимся и поэтому боимся, если рукав широк или воротник узок. В Париже только боятся быть одетым без вкуса, в Лондоне боятся только простуды, в Италии всякий одевается как хочет. Если б показать эти батальоны одинаковых сюртуков, плотно застегнутых щеголей на Невском проспекте, англичанин принял бы их за отряд полисменов».
(Герцен. «Былое и думы»)
Июнь-июль 1982
1 июня
Звонил Ларисе. Пока ничего нового. Сегодня она едет в деревню на два дня. Тяпа там с Манечкой и Ольгой. Может быть, завтра, в среду? Норман мне не помогает совсем.
«9. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои,
10. Ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания».
(От Матфея, гл. 10, ст. 9, 10)
