Это (2) будет, конечно, гораздо лучше.

До сих пор не готовы пробы голосов. Это просто невероятно. В результате теряем время, т. к. нет вариантов с другими актерами.

Болен. Бронхит и какая-то ерунда с затылком и мускулами, которые давят на нервы. В результате чего очень болит шея и плечи. Кашель, сопли. А в то же время надо озвучивать. Время уходит.

Был на приеме у массажиста — у меня в результате нервных стрессов ужасные плечи и спина. И надо, кажется, делать маленькую операцию жировика на правой лопатке. Он говорит, что опасно оставлять его надолго.

Разговаривал с Москвой. Ну, что я им скажу нового!

В Фильминституте без меня работа совсем не двигается.

Болен довольно тяжело. Страшное напряжение между Анной-Леной и мной по поводу 2 ч. 10 мин.

От Андрюши Яблонского ушла Марьяна. А. мучается ужасно.

К нам во Флоренцию приехала Люси из Варшавы. Теперь Лариса не одна, слава Богу!

Кончились переговоры Горбачева и Рейгана. Есть надежды на следующий год.

Седьмого, восьмого и девятого здесь с концертами будет Слава Ростропович. Надо будет попросить его насчет хлопот по поводу Андрюши. И в связи с мэром Флоренции, которого он хорошо знает.

21-го лечу в Париж участвовать в телевизионной передаче по поводу своих семейных проблем.

Анна-Лена совершенно не умеет и не желает работать. Единственная ее проблема — сэкономить деньги. Страшная грызня по поводу длины картины.

Болен. Пришлось сделать общий анализ крови и рентген легких. Результаты пока неизвестны.

Болен.

Был в Париже, выступил в передаче, посвященной Сахарову. Реакция «Бори», Андрюшиного кагэбэшника-сотрудника:

— Ну, теперь твоему приятелю будет плохо!

— Почему?

— Все эти сведения завтра же будут лежать на столе ЦК. И видеокассета.

— Ну, так в чем же дело?! Ведь это уже годами тянется! Сделан рентген. В левом легком затемнение. То ли воспаление легких, то ли что-нибудь похуже. Врач послал снимки на консультацию. Вчера кашлял кровью. Сегодня тоже, но меньше.

Чувствую себя отвратительно.

Приехал Слава Ростропович. Говорил о том, что обязательно поможет, передаст Рейгану мое письмо. А также приедет в феврале во Флоренцию с тем, чтобы пойти к мэру. (Это его знакомый, и кажется даже, что они в приятельских отношениях.) Чтобы поговорить о наших квартирных проблемах. Попросил разузнать меня имя и должность консультанта-профессора, которому посланы мои снимки. Очень обеспокоен.

Хочет со мной делать фильм-оперу «Борис Годунов». Я пытался объяснить ему, что не знаю, как это можно было бы сделать в кино. Ему это предложил — по его словам — Тоскан Дю Плантье, который будто бы скупил разорившийся «Гомон». Здесь какая-то путаница. Все они думают, что если я успешно поставил «Бориса» в театре, то уж в кино — тем более будет успешнее… Они, конечно, ошибаются, театр — не кино. И в кино я не знаю, как ставить оперу.

Вчера звонил Слава Ростропович, он на два дня уехал в Хельсинки. Просил меня переделать дату письма Рейгану на 15 марта 1986 года.

Врач сказал, что 13-го, в пятницу (ну и денек!), мне надо идти к профессору-легочнику. И там же (предварительно) сделать еще один снимок легких.

Разговаривал с Ирой Браун и попросил сообщить в «Covent-Garden» о моей болезни, которая грозит разрушить наши общие планы.

Анна-Лена дала телеграмму Кау о том, что если я не сокращу фильм, то она не доплатит мне 55 тыс. долларов. Пока это только шантаж. Я получил строгое письмо от директора института и очень сухо ответил на него в том смысле, что в недоумении от его позиции: или он хочет фильм Тарковского, или какой-то чисто коммерческий фильм длиной в 130 минут (длина, записанная в контракт). После этого я разговаривал около часа по телефону с Анной-Леной. Потом она, кажется, беседовала с директором и говорит, что в моем письме есть серьезный аргумент.

Лариса уехала в Роккальбенью, и я уже два дня с ней не разговаривал.

Посвящение: «Посвящается моему сыночку Андрюше, которого так заставляют страдать».

Чем я становлюсь старше, тем большей загадкой становится для меня человек. Он как бы уходит из-под наблюдения, вернее, моя логика, система оценок его разрушается, и я перестаю уметь делать о нем выводы. С одной стороны, рухнувшая система — это хорошо. Но хорошо, когда рушатся многие системы ради оставшейся одной, но не дай Бог утерять все.

А тут на днях, лежа в постели — я не спал! — вдруг отчетливо увидел изнутри свои легкие, вернее, часть легкого и дырку в нем — кровавую, но с остановившейся кровью. У меня раньше не было подобных видений.

NB. Сценарист фильма Грамматикова передал в Москве нашим 1000 крон. Не забыть отдать при первой возможности.

Что у меня? Вспышка туберкулеза? Воспаление легких? Рак? Может быть, 13-го все выяснится.

А что, если «Годунова» в кино решить иначе? Совершенно. Переплести репетиции, облик Славы Ростроповича — музыканта. Бориса — кулис — усилий зрителя — режиссера — Пушкина — Мусоргского. То есть построить этакое сооружение, зависимое от личностей.

Болен. Лежу. Ужасно болит внутри, в легких.

Сегодня во сне видел Васю Шукшина, мы с ним играли в карты. Я его спросил:

— Ты что-нибудь пишешь?

— Пишу, пишу, — задумчиво, думая об игре, ответил он.

А потом мы, кажется, уже несколько человек, встали, и кто-то сказал:

— Расплачиваться надо (в том смысле, что игра кончилась и надо подсчитать ее результаты).

«Амадеус» Формана. Восемь «Оскаров» — и так бездарно. Причем всё. Может быть, только Сальери неплох, но ужасна его концепция. Не то чтобы ужасна, но как-то не очень человечна.

Очень плохо. Сильный сухой кашель и острая боль в легких. Головная боль.

Иллюстрации к лекции в Stockholm'е:

1. «Los Olvidados» — сон с мясом.

2. L. Bergman — сон с гробом из «Земляничной поляны».

3. Феллини — «8½» — начало (туннель).

4. «Солярис» — сон — сцена с Матерью.

Вот уж поистине черная пятница. Был у врача в Королингской клинике. Они были очень внимательны. Даже слишком: делали анализы во внеурочное время. Видимо, Слава Ростропович использовал свое влияние каким-то образом. Сегодня сделали новый снимок (вернее, несколько снимков). В левом легком что-то есть. Врач сказал — или воспаление (но вряд ли, т. к. затемнение не рассосалось, то есть не изменилось под действием антибиотиков, которые я принимал это время), или туберкулез, или опухоль.

Он спросил, где я предпочел бы делать операцию в худшем случае. Я думаю, может быть, ее совсем и не надо делать. Только мучиться без результатов. Это все-таки легкие, не грудь у женщины. Взяли анализ из таинственной шишки на голове, возникшей месяц тому назад совершенно без причины и неожиданно. Сделали провокацию ТВС также, чтобы посмотреть реакцию. Они хотят выяснить все к 20 декабря. Но я почему-то не верю в лучшее.

Но видение — когда я видел дырку в легком — скорее, это походило на каверну, а не на опухоль. Хотя я не уверен, я не знаю, как должна была бы она выглядеть. Просто впечатление такое, что вокруг раны было как-то чисто, доброкачественно.

Надо было бы застраховать жизнь в Италии. Теперь это будет трудно: наверное, есть специальные комиссии (медицинские).

Человек живет и знает, что он умрет рано или позже. Но не знает, когда, и поэтому отодвигает этот момент на неопределенное время.

Это помогает ему жить. А я сейчас — знаю. И ничего не может мне помочь жить. И это очень тяжело. Но самое главное — Лара. Как сказать ей?! Как своими руками нанести ей этот ужасный удар?!