Она считает своей собственностью все, что вокруг нее, не признает права других людей. Права Левы (сына Ахматовой и Гумилева) на родителей, права Голлербаха на информацию, которой он владеет.

П.Н. Лукницкий в двадцатых годах бывает в доме, где Ахматова живет с Николаем Пуниным (и его семьей), и по профессиональной привычке ведет дневник.

Иногда люди видят, как нарочито все у нее: и постоянное упоминание царскоселства, и бесконечные манерные «смиренно», но написать об этом прямо нельзя. Даже старый знакомец Максимов вынужден надевать маску наивного удивления, ее лукавые игры описывать осторожно, не называть прямо: создание легенды.

Как отдельную главу ее жизни, как директивную установку можно воспринимать называние ее стихотворения, написанного в разгар биографиетворчества: «Нас четверо».

Почти всего, чего она захотела, она добилась. Действительно, крупнейших русских поэтов XX века стали называть вчетвером. Назвала она – за ней повторяли. Про ЧЕТВЕРЫХ не сказал ни Пастернак, ни Марина Цветаева – с кем бы она стала себя считать? ни Мандельштам. Она назвала, чтобы это стало общеупотребительным.

Марина Цветаева написала «Стол накрыт на шестерых» – там об Ахматовой ни слова. Посвящено Арсению Тарковскому.

Это говорит один из солистов «волшебного хора» – самый примерный отличник. Скольких он заставил заучить наизусть это письмо счастья?

Замечу мимоходом, что четырехугольник – самая неустойчивая геометрическая фигура. Качни – он складывается в прямую линию. Треугольники стоят неколебимо.

Чем лгун отличается от солгавшего – лгун не может удержаться.

Ахматова записывает сама – то, что должно потом считаться фактом и кочевать из воспоминания в воспоминание. Например, такое:

Вот где исток этой величественной истории, которую знают все! Ее источник – сама Анна Андреевна. ОНА пишет об этом Эренбургу – а Эренбург все знал, если что-то действительно было. Ни про какие «вставания» он не знал – и она «сообщает» ему (ведь он пишет воспоминания, авось не захочет дотошничать, а просто бросит потомкам красивую легенду). Потом будут говорить – говорят: как вспоминает Эренбург, Сталин спрашивал: «Кто организовал вставанье?» Если бы это была не Ахматова, истоки легенды определили бы в два счета, но она патентованная Великая Душа, копаться – неприлично.

Ну и конечно, любое упоминание о Николае Гумилеве имеет вступление: «Не так ли было с Пушкиным?» Сравнения Гумилева с Пушкиным даже не всегда в пользу последнего.

Почти каждый мемуарист пишет о славе, не замечая, что слово подсказано ею, ею введено, ею не пропущено ни разу. ОНА подкладывает ключевые слова: красота, стройность, страдания, слава, и все охотно используют их.

Великий день в ее жизни: прокоммунистическая писательская организация Италии по указанию из Москвы пригласила Анну Ахматову на Сицилию для вручения прогрессивной литературной премии. Она обезумела от счастья – знала, видела (она не умеет не видеть), что делалось это для того, чтобы велеть ей молчать в деле Бродского (времена были такие, что посадить, или даже просто припугнуть – старуха! – было уже нельзя, но можно было подкупить: предложить загранпоездку). И Ахматова в семьдесят три года отказывается от Бродского (он, правда, радостно повторяет – за ней – что она «боролась», «подняла народ»), готовится к мировой славе – Италии.

Вот она на Сицилии, во Дворце! Заместитель мэра городка по туризму является (с опозданием) – и ее готовы чествовать. Она проходит по залу мимо места, где сидит Твардовский.

А что бы и не фыркнуть? А с другой стороны – вроде уж какой-то гомерической остроты не прозвучало?

Возвращается из-за границы с подарками.

Наверное, кое-что все-таки у Ниночки было, раз недоставало только купального халата.

Она хочет властвовать не над будущим – это хотя бы теоретически возможно, а над прошлым – что невозможно никогда.