Понтер ничего не говорил; он просто терпеливо ждал, что она заговорит сама. И она заговорила:

— В тот вечер, — сказала Мэри, — меня…

Она собиралась произнести это слово твёрдо, бесстрастно, но не смогла совладать с собой.

— Мне… сделали… плохо…, — сказала она.

Понтер озадаченно склонил голову.

— Тебя ранили? Тяжело?

— Нет. Я имею в виду… мне… сделал плохо… мужчина. — Она сделала глубокий вдох. — На меня напали в университетском городке, когда стемнело, — бессмысленные детали, лишь оттягивающие слово, которое она должна произнести. Она опустила взгляд к грязному металлическому полу. — Меня изнасиловали.

Хак пискнула — у компаньона достало соображения сделать сигнал громче, иначе его бы не было слышно за шумом подъёмника. Мэри попробовала снова. — Надо мной надругались. Сексуально.

Она услышала, как Понтер с шумом втягивает воздух — даже сквозь шум механизмов. Мэри подняла голову и нашла в полутьме его золотистые глаза. Её взгляд метался по его лицу — вверх-вниз, вправо-влево, от одного глаза к другому, в поисках реакции, силясь угадать, что он думает.

— Мне очень жаль, — сказал Понтер.

Мэри предположила, что Понтер — или, скорее, Хак — сказал это в знак сочувствия, а не раскаяния, но она всё равно сказала, за неимением лучшего:

— Это не твоя вина.

— Нет, — сказал Понтер. Теперь была его очередь искать, что сказать. Наконец: — Ты не пострадала? В смысле — физически?

— Пара синяков. Ничего серьёзного. Но…

— Да, — сказал Понтер. — «Но». — Он помолчал. — Ты знаешь, кто это сделал?

Мери покачала головой.

— Несомненно, власти отсмотрят твой архив алиби и… — Он отвел взгляд, снова уставился на бегущий вверх камень. — Прости. — Снова молчание. — Так это… это сойдёт ему с рук? — Понтер говорил громко, несмотря на деликатность темы, чтобы Хак могла различить его голос на фоне скрежета. Мэри слышалась в его голосе ярость и негодование.

Она выдохнула, медленно и печально.

— Вполне вероятно. — Помолчала. — Я… мы не говорили об этом… с тобой. Может быть, я слишком много от тебя требую. В нашем мире изнасилование считается ужасным, отвратительным преступлением. Я не знаю…

— В моём мире точно так же, — сказал Понтер. — Некоторые животные это делают, орангутаны, к примеру, но мы — люди, не животные. Конечно, у нас есть архивы алиби, и мало кто глуп настолько, чтобы пойти на подобный шаг, но если это случилось, то наказывается очень строго.

Несколько секунд оба они молчали. Понтер приподнял правую руку, словно хотел коснуться её, как-то утешить, но потом посмотрел на неё и с выражением удивления на лице, как если бы увидел руку какого-то незнакомца, опустил её.

Но тут же Мэри обнаружила, что сама тянется и касается его широкого предплечья, мягко и нежно. А потом её ладонь скользит вниз по руке и нащупывает его пальцы, и его рука снова поднимается, и её тонкие пальцы переплетаются с его.

— Я хотела, чтобы ты понял, — сказала Мэри. — Мы стали очень близки за то время, что ты был здесь. Мы говорили о чём угодно и обо всём сразу. И, как я сказала, мы думали, что ты никогда не вернёшься; что тебе нужно будет строить здесь новую жизнь. — Она помолчала. — Ты не настаивал, не пользовался ситуацией. Но в конечном итоге ты оказался единственным мужчиной на всей планете, с которым мне было хорошо…

Понтер мягко сомкнул свои похожие на сосиски пальцы.

— Это было слишком рано, — сказала Мэри. — Понимаешь? Я… я знаю, что нравлюсь тебе… — Она замолчала. Почувствовала, как защипало в уголках глаз. — Прости, — сказала она. — Это нечасто случается в моей жизни, но бывали моменты, когда мужчины интересовались мной, ну…

— Но когда этот мужчина, — сказал Понтер, — не такой, как остальные…

Мэри тряхнула головой и посмотрела на него.

— Нет-нет. Вовсе не поэтому; не из-за того, что ты так выглядишь…

Она увидела, как окаменело его лицо в мерцающем искусственном свете. Он не казался ей уродливым — уже нет. Она находила его лицо добрым и умным и сочувственным и интеллигентным и… да, чёрт возьми, привлекательным. Но всё, что она говорила, почему-то оказывалось неверным, и сейчас, пытаясь ему всё объяснить так, чтобы не задеть его чувств, чтобы он не ушёл, так и не зная, почему она не ответила на его нежное прикосновения в тот вечер, когда они любовались звёздами, она в конце концов всё же умудрилась его обидеть.

— Я имею в виду, — сказала Мэри, — что с внешностью у тебя всё в порядке. На самом деле, я нахожу тебя очень… — она помедлила, но не из-за недостатка убеждённости, а потому что не так часто в своей жизни была столь откровенна с мужчинами, — красивым.

Понтер слегка улыбнулся.

— Это, знаешь ли, не так. В смысле, про «красивый». Не по нашим стандартам красоты.

— Мне без разницы, — быстро ответила Мэри. — Меня это совершенно не волнует. То есть, я даже подумать не могла, что ты меня найдёшь физически привлекательной… — она понизила голос. — Про таких, как я, у нас говорят «обычная». На улице мне вслед никто голову не поворачивает.

— Я считаю, что ты особенная, — сказал Понтер.

— Если бы у нас было больше времени, — сказала Мэри. — Если бы у меня было больше времени, чтобы справиться… — хотя вряд ли на это хватит и всей жизни, подумала Мэри, — то всё… всё могло бы быть между нами по-другому. — Она беспомощно пожала плечами. — Вот и всё. Я хотела, чтобы ты это знал. Хотела, чтобы ты понял, что я… что ты мне правда нравился. Нравишься.

В голове возникла безумная мысль. А если бы всё и правда было по-другому — если бы она приехала в Садбери цельной личностью, а не разбитой на куски развалиной, может быть, Понтер не спешил бы сейчас так вернуться к своей старой жизни, в свой собственный мир. Может быть…

Нет. Нет, это уж было бы слишком. У него есть Адекор. Дети.

Но если всё и правда было бы по-другому, может быть, она была бы готова отправиться вместе с ним, через портал в иной мир. В его мир. В конце концов, здесь у неё никого нет, и…

Но всё не было по-другому. Всё было так, как было.

Клеть резко остановилась, и громко заверещал зуммер, предупреждая, что сейчас откроется дверь.

Внезапно все глексены пришли в движение. Сначала Адекор не мог понять, что происходит, но потом сообразил, что кто-то спускается в бочкообразную каверну по той же самой длинной лестнице, которую они видели ранее. Камера показывала лишь его широкую спину. Предположительно, это был глексенский лидер, лично явившийся оценить обстановку, когда ему доложили о странном устройстве, болтающемся на конце кабеля, который, если смотреть с той стороны, как будто возникает из пустого места.

Глексены на переднем плане жестами приглашали новоприбывшего приблизиться, что тот и сделал на весьма высокой скорости. Робот раскачивался на своей привязи — Дерн продолжал тащить его вверх, но тут Адекор на мгновение рассмотрел лицо только что появившегося в пещере человека.

Да! Невероятно, чудесно, невообразимо!

Сердце Адекора выпрыгивало из груди. Это Понтер! Одетый в странную одежду глексенского вида, и с этим странным черепашьим панцирем из пластмассы на голове, но это, несомненно, он. Понтер Боддет жив и здоров!

— Дерн! — крикнул Адекор. — Стой! Опускай робота назад!

Камера снова начала приближаться к полу каверны. Жасмель ахнула и радостно захлопала в ладоши. У Адекора из глаз хлынули слёзы.

Понтер подбежал к роботу. Он странно нагнул голову, и Адекор не сразу догадался, что он делает — смотрит на клеймо производителя на днище корпуса, дабы убедиться, что это действительно машина из его родного мира. После этого Понтер посмотрел прямо в камеру и широко улыбнулся.

— Привет! — сказал Понтер; первое понятное слово во всей этой какофонии. — Привет, друзья! Я думал, что потерял вас навсегда! Интересно, кто на меня смотрит? Адекор, не сомневаюсь. Как я по тебе скучал!

Он замолчал, и с ним заговорили двое глексенов — один светлокожий, и тот, с коричневой кожей, который первым схватил робота.