Понтер довольно долго молчал.

— Я думал над тем, что это за мир, — сказал он, наконец. — Я удивился, когда увидел изображения черепов в больнице. Я видел такие черепа раньше; в моём мире они известны лишь в виде ископаемых останков. Это было поразительно — увидеть во плоти то, с чем раньше был знаком лишь в виде костей.

Он снова замолчал, глядя на Мэри так, словно до сих пор дивился её внешности. Она смущённо поёрзала на стуле.

— Мы ничего не знали ни о цвете вашей кожи, — сказал Понтер, — ни о цвете волос. Наши… — гудок; гудком Хак также заменяла слова, для которых не могла найти английского эквивалента, — были бы поражены, узнав, насколько разными вы могли быть.

Мэри улыбнулась.

— Ну, не все эти различия природные, — сказала она. — Вот, к примеру, мои волосы на самом деле не такого цвета.

Понтера явно удивила это новость.

— И какого же тогда?

— Да такого, серовато-коричневого.

— И почему вы его изменили?

Мэри пожала плечами.

— Самовыражение, и… в общем, я сказала, что они серовато-коричневые, но на самом деле они больше серые, чем коричневые. Мне… как, как впрочем, и многим другим, не нравится такой цвет.

— У моего вида волосы становятся серыми с возрастом.

— И у нас тоже; волосы такого света мы называем седыми. Никто не рождается с седыми волосами.

Понтер снова нахмурился.

— В моём языке слово для человека, обладающего знаниями, которые приходят только с опытом, и слово для цвета, который приобретают волосы с возрастом, одно и то же — «серый». Не могу себе представить, чтобы кому-то хотелось скрыть этот цвет.

Мэри в очередной раз пожала плечами.

— Мы делаем много бессмысленных вещей.

— Это точно, — сказал Понтер. Он помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать тему. — Мы часто задумывались, что стало с вашим народом — я имею в виду, в нашем мире. Простите, я не хочу показаться… — гудок, — но вы, должно быть, в курсе, что ваш мозг меньше нашего.

Мэри кивнула.

— В среднем на десять процентов, если я правильно помню.

— И вы, очевидно, заметно слабее физически. Исходя из следов крепления мышц на ископаемых костях мы заключили, что ваша мышечная масса была вдвое меньше нашей.

— Примерно так и есть, я полагаю, — сказала Мэри, кивая.

— А также, — продолжал Понтер, — вы упомянули о неспособности уживаться даже с представителями собственного вида.

Мэри снова кивнула.

— В моём мире тоже находили археологические свидетельства того же самого, — сказал Понтер. — Согласно популярной у нас теории вы истребили друг друг сами… что в случае с существами менее разумными, чем мы, вовсе не кажется… — Понтер опустил голову. — Простите; я не хотел вас расстроить.

— Всё в порядке, — ответила Мэри.

— Я уверен, что существует лучшее объяснение, — сказал Понтер. — Мы так мало о вас знаем.

— Я думаю, — сказала Мэри, — что одно только знание о том, что всё могло быть по-другому — что выживание именно нашего вида не было предопределено — это уже очень ценно. Это напомнит моему народу о том, как драгоценна на самом деле жизнь.

— Для вас это не очевидно? — спросил Понтер, изумлённо округляя глаза.

Наконец Адекор медленно и печально поковылял к выходу из зала Совета. Всё это было безумием. Безумием! Он потерял Понтера, и, будто это был недостаточно тяжёлый удар, его теперь ждёт трибунал. Доверие, которое он раньше чувствовал по отношению к судебной системе — о которой до сего дня он имел весьма смутное представление — рассыпалось в прах. Как они могут травить невиновного человека, перенёсшего такое горе?

Адекор прошёл по длинному коридору, стены которого украшали ряды портретов великих арбитров прошлого, мужчин и женщин, заложивших основы современного права. Был ли этот… этот фарс венцом из замысла? Он продолжал идти, не обращая внимания на других людей, мимо которых проходил, пока его взгляд не зацепился за пятно оранжевого цвета.

Болбай, всё ещё в цветах обвинения, на дальнем конце коридора. Она задержалась в здании Совета, вероятно, дожидаясь ухода эксгибиционистов, и теперь уходила сама.

Прежде, чем он сообразил толком, что делает, Адекор обнаружил, что бежит через коридор к ней; покрывающий пол ковёр мха заглушал топот его ног. Он догнал её как раз в тот момент, когда она шагнула в дверь в конце коридора, ведущей наружу, под тёплое предвечернее солнце.

— Даклар!

Даклар Болбай испуганно оглянулась.

— Адекор! — воскликнула она, выпучив на него глаза. Потом громко заговорила: — Тот, кто ведёт судебное наблюдение за Адекором Халдом, внимание! Он приблизился ко мне, своему обвинителю!

Адекор медленно покачал головой.

— Я не собираюсь причинять тебе вред.

— Как я имела возможность убедиться, — сказала Болбай, — твои действия не всегда совпадают с твоими намерениями.

— Это было много лет назад, — сказал Адекор, намеренно употребив слово, которое подчёркивало исключительную длительность промежутка времени. — Я никого не бил ни до того, ни после того.

— Но ты сделал это тогда, — сказала Болбай. — Ты сорвался. Ты ударил. Ты бил насмерть.

— Нет! Нет, я никогда не хотел Понтеру зла.

— Нам не следует разговаривать, — сказала Болбай. — Позволь мне откланяться. — Она повернулась.

Адекор протянул руку и схватил её за плечо.

— Нет, подожди!

Когда он снова увидел её лицо, на нём было выражение паники, однако она быстро успокоилась и со значением посмотрела на его руку, держащую её за плечо. Адекор отпустил её.

— Прошу, — сказал он. — Прошу, просто скажи мне, почему? Почему ты преследуешь меня с такой… как будто мстишь мне за что-то? За всё время, что знаем друг друга, я ни разу не сделал тебе дурного. Ты наверняка знаешь, что я любил Понтера, и что он любил меня. Ему бы не хотелось, чтобы ты вот так вот преследовала меня.

— Не строй из себя невинность, — сказала Болбай.

— Но я невиновен! Почему ты это делаешь?

Она просто качнула головой, развернулась и пошла прочь.

— Почему? — крикнул Адекор ей вслед. — Почему?

— Может быть, поговорим о вашем народе? — предложила Мэри Понтеру. — До сих пор мы могли изучать неандертальцев лишь по ископаемым останкам. Было много споров по разным вопросам, таким как, скажем, для чего нужны ваши выступающие надбровные дуги.

Понтер моргнул.

— Они прикрывают глаза от солнца.

— Правда? — изумилась Мэри. — Да, думаю, это имеет смысл. Но тогда почему у моего народа их нет? В смысле, неандертальцы же эволюционировали в Европе, а мои предки пришли из Африки, где гораздо более солнечно.

— Мы тоже ломали над этим голову, — сказал Понтер, — когда исследовали останки глексенов.

— Глексенов? — повторила Мэри.

— Разновидность ископаемых гоминид в моём мире, на которую вы более всего походите. У глексенов не было надбровных дуг, так что мы предположили, что они вели ночной образ жизни.

Мэри улыбнулась.

— Я думаю, неверны очень многие из заключений, сделанных на основе исследований одних только костей. А скажите: что вы думали насчёт этого? — Она постучала указательным пальцем по подбородку.

Понтер смутился.

— Я теперь знаю, что это совершенно не так, но…

— Да? — ободрила его Мэри.

Понтер разгладил ладонью бороду, так, чтобы стала видна его челюсть без подбородка.

— У нас нет такого выступа, так что мы предположили…

— Что? — сказала Мэри.

— Мы предположили, что этот выступ удерживал стекающую слюну. У вас такая маленькая ротовая полость, мы думали, что из неё постоянно вытекает слюна. Также, поскольку у вас меньший объём мозга, чем у нас, а у, гм, идиотов часто капает слюна изо рта…

Мери рассмеялась.

— Какой ужас, — сказала она. — Кстати, раз речь зашла о челюстях: а что случилось с вашей?