Ей не пришло в голову, что тогда она была слишком молода, сейчас же он слишком стар. И она, ощущая на пересохших губах горький привкус отчаяния, осталась совершенно одна среди грязной посуды и объедков, к которым слетались птицы, и собаки со всей округи уже хрустели костями под столом.

Но оказалось, не всех забрал Святой Георгий, обронив одного под раскидистым платаном во дворе – не мог идти от выпитого арака и теперь естественно и просто спал сном сытого и утомленного дружеским застольем мужчины.

Ушел со двора Мелиссы мужской праздник, оставив этот никчемный залог или подарок, привалившийся к вековому платану и осквернявший женщину своим присутствием.

Тщательно отгородившись от всего мира и пьяницы под платаном крепкими запорами на двери, свернувшись калачиком на постели, Мелисса горько плакала, но тут кто-то тронул ее за плечо – как только он проник сюда?

– Ты Святой Георгий? – спросила она, ослепшая от слез, но с волшебной надеждой.

– Георгий, – ответил он. «Но далеко не святой» – это он подумал про себя, вспомнив, как однажды вечером, просто-напросто завалившись за чьим-то сараем, вдохновенно нес что-то в ответ на вопросы, которые вслух никто не задает, разве что наедине с собой…

Голос этот обладал тем таинственным свойством, что ей не хотелось ни тогда всматриваться, кто же скрывался за сараем, ни сейчас – за ее спиной, но хотелось излить голосу всю свою горечь и безысходность.

А тот, кто стоял за спиной, смотрел на рыдающую Мелиссу и видел перед собой не изваянную, словно статуя, а беззащитную, как ребенок, женщину.

Видно, в жизни каждой женщины наступает момент, когда какой-то мужчина для нее Бог, в его власти вытянуть ее из пропасти одиночества или столкнуть. Это-то и переваривал он в своей голове, освеженной вечерней прохладой платана. Но не только прохлада платана отрезвила его.

– Клянусь, из каждой такой статуи выглядывает испуганная девочка. Мы с тобой оба мужики, Святой Георгий, и наши шутки одинаково скверны. Взять хотя бы тебя… Какой болван из твоей компании придумал, что из наших ребер рождены эти создания? Тогда бы один из моих друзей иначе распорядился своими ребрами, шесть из которых он потерял в пьяной автомобильной гонке. А ты, Святой Георгий, был в тот момент не могущественнее уличного регулировщика.

– И кому из нас двоих, брат, быть святым для этой женщины, решать мне, – так закончил Георгий свой внутренний монолог над рыдающей Мелиссой.

А она, жаждавшая чьих-то наставлений, готова была принять их послушно и в этот раз. И если нужно было напоить его водой, а потом постелить постель, как подсказал ей он, то она тут же сделала это, потому что Святому Георгию видней, как должна поступить однажды женщина, хотя он и покровительствует мужчинам. Иногда мужчина и женщина – половинки одного и того же, значит, он простер свое покровительство и над нею.

Так Мелисса в ту ночь обрела покровительство Георгия, а был ли он святым, или стал им, этого никто не узнал.

Да и важно ли это, если утром Мелисса вышла, желая вобрать как можно больше солнца, чтобы вечером отдать его любимому?!

1985 г.

По дороге из Владикавказа в Анкару – самолётом до Стамбула – мы чувствовали некоторую отчуждённость от рыночного авангарда нашей страны – «шоп-туристов». Приземлившись в стамбульском аэропорту, вместо того, чтобы проехать в центр города в автобусе, специально поданном к рейсу, мы поспешили отмежеваться от мешочников, сели в такси и приехали туда же, выбросив деньги на ветер.

С нас уже содрали на нашей родине за авиабилеты, как с иностранцев, притом, что мы взяли валюту в долг для поездки на Хельсинскую Ассамблею, чтобы встретиться со своими оппонентами – грузинскими участниками.

Нам следовало переговорить с грузинскими правозащитниками, выезжавшими на все международные конгрессы, об их родине, взявшей вместе с курсом вон из России тактику сжигания и изгнания в начале 90-х годов осетин с места их древнего проживания.

Чтобы Грузия не могла говорить на всех представительных форумах, что это, оказывается, её обижала наша маленькая, и вправду мужественная часть родины, разделенной властью большевиков на две части.

Из Стамбула нам никак не удавалось выехать в Анкару, потому что мы бросались прочь от пристававших автобусных зазывал. За билетной стойкой, нагловато улыбаясь, многочисленные кассиры называли нам цену авиабилетов на автобус.

Инстинктивно избавляясь от этого мира, мы резко повернули в другую сторону и оказались перед ограждённой трамвайной платформой, к которой не знали, как подступиться, пока молодой турок не взялся нам покровительствовать, разговаривая с нами на русском языке.

Он прыгнул куда-то вбок, затем запрыгнул обратно с билетами и втолкнул нас в трамвай. В переполненном трамвае я наступила каблуком на ногу женщине, она ойкнула. Я извинилась и спросила, почему она едет в турецком трамвае, как в какой-то Жмеринке. Она ответила, что здесь она за товаром, – просто, но для меня пока еще загадочно.

Гостеприимный стамбулец привёл нас в крошечный офис, где рядом со столиком транспортного бюро ютилась стойка валютного обмена и висела клетка с птичкой, распевавшей во все горло. Прощаясь, он велел нам сидеть здесь и ждать.

Дина, девушка из моего города Беслана, которую я позвала с собой на Ассамблею, чтобы была делегация, предусмотрительно захватила с собой русско-турецкий разговорник. Из него я задавала туркам вопросы о житье-бытье.

Они угощали нас чаем от уличных разносчиков, поминутно забегавших с круглыми подносами и крошечными фигурными стаканчиками. Так уютно и оживлённо пережидали мы время до того момента, как появится транспорт и отвезёт нас из древней столицы в молодую.

И вдруг в огромном, во всю стену окне, появилось то, что нельзя было спутать ни с чем, как флаг родины! Нашинские, советские, а ныне российские зады, которые, как могучие жернова, перетирали любые расстояния между странами, тяжесть огромных баулов и перипетии своей новой миссии на чужбине. Сейчас они целеустремленно проплывали туда и обратно, напоминая огромных рыб в океане, которых мы разглядывали через стенку батискафа.

Раньше эти опознаваемые части укладывались в картину советского туризма за рубежом, где худощавые, обтянутые спортивным трико, обнаруживали мужской пол, а пышные формы, завораживающие Восток и изумлявшие Запад – женский. В дополнение к различению полов были еще подследники, не для предохранения пяток от зарубежной пыли, а, наоборот, окружающего мира от порепанных пяток вечных тружениц земли советской.

Оказалось, легче сменить у государства строй, флаг и герб, чем породу его граждан. И это окно выдавало нам краешек российского мира на туретчине, полностью который мы увидели позднее.

Впечатление вполне отпечаталось на моём лице, потому что, улыбнувшись, турок поспешил объяснить это явление одним исчерпывающим словом – «Бизнес!».

Был декабрь 1993 года, на нашей родине повсеместно, даже в провинции, чувствовалось вступление в рынок, который прежде, чем вложить кусок в наше горло, уже смыкал на нем свои челюсти. И все же экономическая жизнь моей страны была за бортом моего сознания.

Дина, будучи более от мира сего, пояснила, что это были челноки в работе. Обычно одетые люди из нашего самолета были не в счёт, потому что именно в эту минуту я впервые осознала понятие «челноки».

Позднее стало понятным почтительное отношение к нам турок – мы направлялись в их столицу, куда путь российским челнокам был заказан. Рыночное гетто для наших людей было очерчено границами Стамбула.

Возвращаясь через несколько дней из Анкары верхним ярусом двухэтажного автобуса, мы ещё оставались высокомерными по отношению к нашим шоп-туристам.

Под Стамбулом на остановке автобуса кто-то назвал моё имя – анкарские осетины позвонили стамбульским, и встречавший нас человек, предки которого оказались здесь, возможно, в бурное время Октябрьской революции, пересадил нас в свой автомобиль и повёз через весь город мимо морского порта в гостиницу, откуда мы, спустя несколько дней, могли улететь домой обратным рейсом с очередным шоп-туром.