Не отрываясь, я всматривалась в зал. В самом центре, куда был обращен свет светильников и люстр, на высоком подиуме стояла… Ламинка, во всем блеске юности!

Прекрасные волосы играли цветом – от яркого золота ее ранней юности до отлива старинной бронзы юности более поздней. Ее идеально выточенные ноги с тонкими лодыжками и узкими коленками, тонкая талия, переходящая в мягкую округлость бедер, делали ее прекрасной девушкой Боттичелли.

Одетая в вечернее серое переливчатое платье, длинные перчатки и изящные замшевые туфли, она являла окружающему миру величественную, всепобеждающую женственность!

Потрясенная, я смотрела, не отрывая взгляда. А манекен, поразительно повторявший Ламинку, ее пластику, изгибы ее фигуры, стоял посреди ее квартиры и улыбался мне:

Конечно, покидая город, она продала квартиру, и кто-то здесь, на одной из центральных улиц со старинными домами, открыл роскошный, в духе нового времени, салон дорогой и модной одежды.

Я стояла, глядя в глубину нашей прошлой жизни, и плакала от невозможности вернуть назад хоть самую ее малость.

А незнакомая мне Ламинка в это время летела через океан в Америку к своей дочери. Навсегда!

История Ламинки на этом не закончилась. Через некоторое время стало известно нечто иное. То ли родственники, завороженные благополучным завершением ее судьбы в Майами, штате Флорида, стали видеть все иначе, или вправду над всем возвысилось другое решение этих судеб.

Муж ее дочери, однокурсник, владикавказский еврей, и его мать, сверх деятельная особа, сумели хорошо устроиться в Майями, живут все вместе в двухэтажном особняке, уже ставшем их собственностью.

Туда и прибилась измученная Ламинка после десяти лет московского долготерпения в ожидании визы в Штаты.

Оказалось, что ее муж не умер на дне канала, а жив. Возможно, от подельников его спасло то, что он смог укрыться в огромной столице.

Меня никогда не занимала судьба этого человека. Он попал на дно канала еще в ту пору, когда вмешался наш хороший друг по прозвищу Писо – «белый пушистый котенок», с грузинского. Это прозвище с детства соответствовало его доброму сердцу, многим на протяжении жизни он подставлял свое плечо друга.

Узнав от моего брата о моей истории с фотоаппаратом, он вскипел и через своих друзей детства авторитетно, как бывший честный хулиган и популярный в мальчишеском кругу футболист, затребовал торговца к себе. Они были представителями разных, как сейчас говорят, тусовок: один из одного хулиганского района, другой с армянской слободки.

Но Писо отпустил его, объяснив нам потом, что ему стало невыносимо противно бить этого человека, видя, как тот был готов к любому унижению. И нам пришлось извинить нашего друга, потому что мы с братом испытывали такую же брезгливость.

На этом тогда вся история и закончилась.

Версия, оживившая его, сейчас имела значение только для окончания истории Ламинки.

Когда московская теща армянина заговорила о том, что хватит ему помогать бывшей жене, поскольку у дочери в Америке все устроилось, и скоро она сама доберется до цветущей Флориды, этот человек, оплачивавший жилье Ламинки в ожидании визы и уроки английского языка, ответил ей: «Не трогайте этот вопрос. Это свято. Ира – мадонна!»

Ламинка, домашняя затворница во Флориде, каждое утро молится о здравии своего бывшего мужа, потому что на протяжении всей своей жизни она ни одного мужчину, кроме него, не любила.

Говорят, его нынешняя жена внешностью поразительно похожа на Ламинку…

2007 г.

Юный корнет стоял на берегу подмосковной реки Клязьмы, смотрел, как на склоне неба догорала багряная заря, и думал о том, что в его жизни что-то остается для него непонятным, и, быть может, останется таким навсегда.

Однако очень часто он ощущал себя не в той местности, где находился в данный момент, о чем даже написал: «я здесь был рожден, но нездешний душой».

Тем временем на смену вечерней заре выплыл яркий месяц, и теперь корнет наблюдал его купание в серебряных водах.

Наконец он услышал стук копыт коня и долго ждал, но никто не появился. И так всякий раз – слышится стук копыт, он ждет, но никто не появляется.

Вместо этого промелькнуло и исчезло странное видение. Уже не в первый раз с ним происходило такое, и он отчего-то знал, что видение это из его прошлого, которое находилось за рамками его нынешней жизни.

Вот и в этот раз оно пронеслось, оставив в сердце странное волнение, и он прошептал:

Образ его видения показался ему столь же глубоко несчастным, сколь глубоко несчастным был он сам от чувства неразделенной любви к девушке, портрет которой писал по памяти, изображая то светской дамой в низком декольте, то испанкой в глубоком темном капюшоне.

Но было и нечто иное: странным образом ему показалось, что он и есть тот юноша. Пораженный, он пытался разглядеть его, но не мог.

Обладай юный корнет волшебным даром ясновидения, он увидел бы, как ровно семь веков назад тот юноша подходит к подножью Эрсилдунских холмов и там исчезает…

Жил он в деревне Эрсилдун, в Шотландии. В лесах, окружавших деревню со всех сторон, играл он на свирели на потеху себе, птицам и дикому зверью.

Он пел, и слова его слагались сами собой. Это была удивительная игра – складывая слова, он чередовал рифму и получал звонкий и мелодичный стих, поражающий, как алмаз, чистотой граней. Это не имело ничего общего с занятием человека, приносившим деньги на еду и одежду, но именно это давало ощущение подлинного счастья.

Если бы его окружал кровавый воюющий мир, он мог быть вооруженным до зубов воином или бандитом, в зависимости от того, какую идею вложил ему в душу и кто – Бог или дьявол.

Но когда человека окружает такая красота, он бывает прекрасен. Томас обладал совершенной мужской красотой: высок и строен, огромные черные глаза излучали свет, идущий из глубины души.

Он очень дорожил своим чаще всего безлюдным окружением – только звезды, небо, деревья, травы, птицы да сверчки.

Такая первозданная гармония природы и человека, конечно же, предполагала появление рядом с мужчиной женщины. По скрытому в Томасе желанию, она должна была иметь бледное лицо, а совсем не смуглое, как у бродячей цыганки, не веснушчатое, как у крестьянки, день-деньской в поле под знойным солнцем.

Она должна была иметь лицо, слепленное из алебастра или вырезанное из слоновой кости – с точеными чертами и нежными красками, самое прелестное на свете лицо.

Поэтому, когда оно предстало перед ним, и Томас увидел, как соответствовало оно его идеалу, он был несказанно удивлен.

Вряд ли она была королевой Шотландской, потому что тогда она была бы женой короля. Но жена шотландского короля без свиты – простая пастушка.

В старой Шотландии, еще не завоеванной англами, германцами, датчанами и римлянами, тьмой шедшими на зеленый остров в пелене морских туманов, люди запросто общались с друидами, гномами и эльфами, которые были законными жителями лесов.