И, конечно, все, кто допустил, пропустил и не доведет до логического конца причин трагедии, скорее всего, получат повышение и заживут своей неправедной жизнью, кроме тех, кого определят крайними и дадут показательные отставки.

Многие семьи потеряны целиком, те, кто остались, искалечены навсегда, смертельно ранены в самое сердце.

Беслан так и останется бедным городишком неизживаемого горя с детским кладбищем в центре внимания.

Вечно цветущее живыми цветами кладбище с бесчисленными одинаковыми надгробиями красно-коричневого мрамора и фотографиями красивых и весёлых детей.

В начале сопереживающие гости входят в первую бесланскую школу, где в центре спортзала стоит высокий тонкий крест, цветы и свечи, а по всему периметру – лица, лица…

Потом их везут в Город Ангелов, как сразу окрестили иностранцы густонаселенный городок, где те же самые детские лица улыбаются вам и смеются, но уже со своих надгробий.

Реальное противостояние тому абсурду – не смирившиеся, не забывшие, не простившие, и потому, что такое произошло, и потому, что все в стране и республике остались столь же беззащитны перед любым следующим терактом.

Но когда не смирившиеся будут выходить в пикеты в столице и растягивать свои полотнища аншлагов с требованием объективного расследования, с боков будут пристраиваться некие лица с плакатами, призывающими к любой агрессии, вплоть до похода за кровью к соседям.

А столица и так задыхается в отравляющих дымах старинного электроцинкового завода, который остался в центре города, и людям надо думать, как выжить, как уберечь оставшихся детей, ибо идёт чье-то чудовищное обогащение через убийство живой жизни в городе.

Милиция будет пристрастно переписывать паспортные данные редких уже столичных журналистов рядом с пикетом бесланских матерей, требующих честного расследования, а через неделю террористы-смертники в который уже раз беспрепятственно проедут через все кордоны к месту назначения и взорвут очередной автомобиль в центре города, где больше всего народа.

И старик, торговавший вениками на пересечении двух около базарных улиц, будет разорван тротиловым эквивалентом вместе со старушкой, торговавшей лимонами, с которой всегда весело по-соседски перебрасывался фразами как старые добрые владикавказцы. И множество людей вокруг вновь безвинно падёт в очередной мясорубке.

Безотказно действующий планировщик поставит очередной знак в графе терактов по Северному Кавказу.

Кавказская карусель, на мгновение взмывающая ввысь и опускающая – непременно к смерти…

В Беслане была еще одна физическая реальность – время, отпущенное на «Беслан» – до, в процессе и после события. Она включала то, что сейчас не зависело от нас, и ту нашу способность или неспособность постичь это в будущем.

Когда в школе всё закончилось, стали проявляться проблески того, что нельзя было вложить в понятие «лежащее в плоскости события». То, что навсегда останется в бездне Беслана, которую нам не то, что постичь, но и заглянуть в неё невозможно.

Всё проявившееся из бездны никто специально не расследует, потому что, хотя оно и обнаруживает множество признаков своего существования, его нет. Никто не возьмет на себя ответственность ни утверждать, ни опровергнуть это – ни философы – материалисты, ни даже священники…

Мы продвинулись лишь в понимании одного: всё, что происходит с нами, это, прежде всего, проекция нашего общего сознания на нашу жизнь.

Человечество гоняет свой негатив, как ветер тучи, и он обрушивается то там, то здесь смертельными лавинами. Где-то бывает особенно тонко, можно прорвать, и тогда всё устремляется в ту ужасную точку.

В той бездне даже раздавленная бабочка из рассказа Рэя Бредбери несёт нарушение гармонии во всем пространстве Вселенной, а уж наш родной Беслан возвестил колоколом, что мир впал в полнейшую разгармонизацию всего и вся, что человечество, как Молох, стало пожирать своих детей.

В нашем родном городе столкнулись две силы, сцепились в один клубок, поместились в одно пространство школьного спортивного зала, куда было загнано около полутора тысячи людей.

Что есть чёрная сила – террористы, недобросовестные верхи, продажные все те, кто причастен по долгу службы?

Из кого бы ни состояла та сила, противостояли всей земной нечисти дети, совсем маленькие.

И во дворе больницы над всем, что лежало на земле взорванное, разорванное, подстреленное, полусожженное, кроме крика, женского плача, мужского стона, было еще нечто такое, чего мы не видели, не могли даже предполагать…

Заканчивался процесс разбора на живых и мёртвых, на искалеченных, но ещё живых. Разобрали всех, одних подняли со дна трагедии для выживания, других – сожжённых, разбитых, замученных, предстояло вскоре опустить глубже земного ада.

Всё, что поддалось ещё большему распаду, на второй день распоряжением, конечно, неустановленного лица было вывезено на свалку и сброшено там: обрывки вещей, ручки, ножки – не кукол, … человеческие.

Взорванный, сожжённый зал остался стоять готовым памятником трагедии.

А к нам проникло нечто такое, чему нет объяснения…

Во дворе с венками, сложенными вдоль всех стен, где посередине стоит электрический столб, вместо столба в тот момент встали две тонкие полупрозрачные фигурки в белой одежде до пят, в белых шапочках на маленьких головках с узкими личиками. Одна фигурка сложила свои тонкие руки на груди.

Взглянув на двор, видишь столб. На снимке, сделанном кем-то спонтанно, нет никакого столба, а стоят две светящиеся тонкие фигурки, такие же реальные, как разбитые стены школы и венки по всему периметру!

Смерть уже планировалась кем-то где-то, о чём пока не можем знать, потому что не наши государственные суды, а только Время проводит свое объективное расследование. Оттуда, где всё содержится, и нет категории времени, это всёё, пройдя какие-то круги, возвращается, открывая скрытую до поры до времени информацию.

Пока же Вселенная предупреждала маленьких о предстоящей войне больших, делящих этот мир, рвущихся к власти и карьерам – диких, необузданно алчных, неотвратимо жестоких, безнравственных и продажных – вся дьявольская рать, в руки к которой мы все попали, только тем, кто будет в школе, будет страшнее и намного больнее.

Тихо, без выстрелов, вначале умрут дети с инсулиновой зависимостью. А снаружи, где-то совсем рядом, уже коварно закручивались клубки, обещавшие кровь и смерть тем, кто мужественно переживет три дня дикого плена.

Задолго до этого информация уже блуждала в пространстве, подавая свои сигналы во многие головы, отчего бесланские дети начинали видеть сны, которые, конечно, разгадать не умели.

Вторгаясь в сознание, она пыталась сказать о том, что где-то уже создан адский план, зловещая инсценировка которого выльется в кровавый спектакль, когда наступит день прихода в школу. Что вся, созданная людьми структура, состоящая из власти и охранителей её, а не нашего покоя, не будет направлена на спасение их от такого огня, который не затронет деревянного пола, а сожжёт их трогательно нежные тела.

Светлые невинные головки получали страшные сигналы будущего бедствия, но в силу детского доверия к взрослым, дарившим им любовь и ласку, они не приводили их в ужас. Наяву они писали стихи и рисовали, не понимая сами, откуда бралось то, что они выражали своим творчеством. Девочка писала о том, что собирается в путь, пока неведомый, но там всё будет иначе, всё прекрасно, и скорей бы.

Она уйдет по своему билету счастья, полученному во сне, пережив наяву ужас и боль своего обугленного тела…

Мальчик рисовал спортивный зал в огне, когда ничто не предвещало адского огня, в котором он сам сгорит.

Женщины и дети, которых выставляли боевики в окнах, заставляя махать тряпками и кричать – не стреляйте – умирали, сражённые пулями с той стороны, от которой все три дня они ждали спасения.

Дети писали и рисовали свои предчувствия, готовясь к празднику. Они подбирали воротнички и бантики, добросовестно набивали своим школьным добром ранцы с наклейками, подвязывали к кармашкам зверушек и куколок, забавные брелки и прочие игрушки.