Моя госпожа на это ответила:

— Думаю, Иосиф Второй был самым одиноким человеком в Вене.

Хотя еще и молодой, он чувствовал себя усталым, обессилевшим и больным. 30 января 1790 года он принял решение, имевшее серьезные последствия: он отозвал все свои законы и постановления, которые до сих пор издал, и сообщил, что все его реформы утратили силу.

Для Национального собрания в Париже это означало пощечину.

«Чтобы помочь своей одержимой роскошью сестре Марии-Антуанетте, этот Габсбург не постеснялся разрушить дело всей своей жизни. Взгляды Вольтера и идеи Руссо вдруг перестали что-либо значить для него», — злопыхательствовал «Друг народа».

Через месяц император Иосиф II умер.

Во время тайной встречи короля с графом Мирабо был подписан договор. Людовик должен был оплатить долги графа, всегда жившего не по средствам.

Мирабо давал следующие обязательства: он бросит на чашу весов свое влияние в Национальном собрании в пользу Людовика и приложит все усилия для установления конституционной монархии, как в Англии.

Королева радовалась, что ее супругу наконец удалось обрести действительно влиятельного союзника.

— В свое время увидят, — шепнула Мария-Антуанетта старшей гувернантке своих детей, — король не бывает неблагодарным, когда речь идет о его настоящих друзьях.

Лето 1790 года выдалось жарким, и королевской семье позволили провести его в Сен-Клу. Однако каждое воскресенье и по каждому важному поводу Людовик должен был являться в Тюильри.

— Но все-таки нам разрешают на некоторое время покинуть гнетущие стены Парижа, — так приветствовали Мария-Антуанетта и ее придворные дамы это решение делегатов.

Так как граф Мирабо при этом использовал свое влияние, то тщеславному аристократу наконец удалось добиться аудиенции у королевы в Сен-Клу.

Граф Мирабо выехал со своим племянником Виктором в летнюю резиденцию и приказал молодому человеку ждать его в карете у ворот.

Тот был ошеломлен:

— Когда мой дядя вернулся, мне показалось, что он в эйфории. Королева совершенно очаровала его.

Я узнала от мадам Франсины, как потрудилась сильно похудевшая королева над своим внешним видом. А потом она благодаря шарму и лести обвела вокруг пальца этого уродливого графа.

— Королева Мария-Антуанетта — великолепная, благородная и несчастная дама, — рассказывал он юному Виктору, — и я ее спасу.

В Вене на императорском троне теперь сидел Леопольд II как наследник своего бездетного брата. Его так и распирало от жажды деятельности. И это было необходимо, потому что, как докладывал граф Марии-Антуанетте, турки провоцировали волнения и готовились к наступлению. К тому же Пруссия обрела союзника в Польше и нагло угрожала вторжением в Австрию.

Император Леопольд поэтому заключил мир с Фридрихом Прусским и посвятил себя внутренней политике, которая, как ему казалось, была в ненадлежащем состоянии.

— Как я узнала, теперешний император стремится как можно скорее искоренить все, что напоминает о его предшественнике, старшем брате Иосифе, и снова восстановить абсолютизм, — рассказывала королева моей госпоже и мадам Кампан. — В виду ужасных обстоятельств, с которыми приходится мириться Франции из-за революции, новый император полон решимости железной метлой вымести из своей империи все так называемые демократические мысли. Его девиз — «Зло нужно пресекать в корне», а о праве народа на участие в управлении государством, о свободе и равенстве всех людей от рождения мой брат в Вене совершенно ничего слышать не хочет.

Предстояла годовщина победоносного штурма и разрушения ненавистной Бастилии. Национальная гвардия придумала по этому поводу нечто особенное. Они решили пригласить всех своих членов на особое торжество в столицу.

«Десять тысяч гвардейцев из восьмидесяти трех департаментов должны собраться на Марсовом поле между военной академией и Сеной и принести клятву верности французской нации», — гордо заявил «Друг народа».

Это должно было стать торжеством свободы.

— Если бы те деньги, что будут при этом потрачены, они израсходовали на бедных, это было бы лучше, чем этот обезьяний цирк, — ворчал папаша Сигонье, у которого, по его словам, большое количество военных вызывало головную боль. — А еще они хотят продемонстрировать свою связь с католической церковью и монархией, поэтому планируют торжественную мессу под открытым небом, которую отслужит месье де Талейран, епископ Отенский, а присутствие короля со всей его семьей должно было придать спектаклю дополнительный блеск.

Чтобы подготовить все, как хотелось, обязали три тысячи ремесленников и рабочих превратить огромное пространство Марсового поля в амфитеатр с тридцатью рядами для любопытного народа. Именно на такое количество они рассчитывали. Воздвигнутый посередине гигантский алтарь ремесленники самым великолепным образом украсили гирляндами из бука и еловых ветвей. Прямо рядом с Марсовым полем стояла военная академия; ее украсили флагами, хотя она была пуста. Кроме того, помощники воздвигли мощную триумфальную арку.

— Если задуматься, сколько хорошего, собственно, принесла революция, то все эти расходы и старания кажутся смехотворными; но никто не отваживается высказать это вслух, — сказала мадам Франсина королеве.

А Мария-Антуанетта заметила:

— Народ радуется, что снова есть повод для праздника.

Король отнесся к этим приготовлениям со смешанными чувствами. Были нарисованы штабеля транспарантов, и в каждом тексте прославлялась монархия, но, само собой, конституционная.

Так как мадам Франсина плохо себя чувствовала, я уже несколько недель не была в городе и очень радовалась, когда мой любимый Жюльен рассказывал новости о происходящем в Париже. И моя госпожа горячо интересовалась всем, что происходило в столице.

— В Париже много безработных из всех слоев населения, и они, побуждаемые, как они это называют «истинным национальным чувством», спонтанно примыкают к рабочим и помогают им перекапывать Марсово поле, разравнивать огромную площадь, насыпать искусственные холмы, а также устанавливать огромный алтарь и триумфальную арку.

Хотя подключилось так много народа — и это без всякого вознаграждения, — расходы были все-таки значительные. Но это никого не интересовало.

Наконец великий день наступил. Но погода, однако, не радовала. Было угрюмо и облачно. Вскоре заморосил дождь. Примерно триста тысяч зрителей сидели на своих местах как намокшие пудели. Но никто и не подумал уйти домой. Кто же захочет пропустить великолепную инсценировку?

— Panem et circenses, — пробурчала моя госпожа, когда мы вместе с дофином выехали в карете со двора Тюильри. Будучи крестьянской девочкой из деревни Планси, я никогда не изучала латынь, но это словосочетание «Хлеба и зрелищ» я поняла.

Я спрашивала себя, когда же будут раздавать хлеб. На пустой желудок празднуется не так хорошо, а в этот радостный день Национальное собрание, конечно, не захочет злобных голодных демонстраций.

Каждый из восьмидесяти трех новых департаментов прислал своих национальных гвардейцев со своим знаменем; потом следовали армейские полки — офицеры с саблями наголо. Потом шли матросы, и в конце на неузнаваемо изменившееся Марсово поле выехала кавалерия.

В «Друге народа» об этом можно было прочитать такое:

«Марширование, парад, представление и верховая езда продолжались много часов. Красочная картина предстала перед зрителями: синий и белый цвета Национальной гвардии блистали между роскошью цветов кавалерии, которая состояла из егерей, гусар и драгун. Знамена, которыми размахивали непрестанно, вскоре отяжелели от дождя, но это никому не мешало. Когда хлынул проливной дождь, превративший Марсово поле в гигантскую лужу грязи, это не помешало радостному возбуждению патриотов».

И это было правдой. Мужчины кидали в воздух шляпы и шапки, а другие надевали на сабли, штыки и пики караваи хлеба, которые потом раздали народу, и поднимали их вверх, радуясь как дети.