И установленные во дворах орудия ничего не меняли; уже было известно, что от разбушевавшейся толпы, решившейся на убийство, защиты нет.

— Обитатели Тюильри словно заключенные, — проницательно заметил посол, — ведь они зависят от настроения народа.

Повозки из Версаля прибывали несколько недель подряд. Они привозили мебель, постельное белье, посуду, кухонную утварь, светильники, дрова, одеяла, ковры, гобелены, картины, зеркала, вазы и одежду короля и его придворных.

Вскоре ремесленники начали спешно приводить в порядок здание. Им нужно было ремонтировать наружные стены, перегородки, потолки, полы, перила и ступени; старую краску сдирали и наносили новую.

Восстанавливали лепнину и позолоту, во дворце пахло краской и лаком, и все только мешали рабочим — особенно король, потому что он хотел получить от каждого ремесленника подробные объяснения.

— На каждом шагу спотыкаешься о ведро с краской, — жаловались придворные дамы, которые, приподняв свои пышные юбки, пытались скользить по паркету на «версальский манер».

В конце октября «забрезжил свет». Первыми отремонтировали представительские помещения и роскошно украсили их картинами, гобеленами и гардинами из вытканных золотом тканей. Старые гобелены, пылившиеся до сих пор в ящиках, были вычищены, как полагается, и в свете бесчисленных свечей в хрустальных люстрах выглядели сказочно прекрасными.

Король больше всего радовался своей слесарной мастерской, которую полностью оборудовали в Тюильри.

Покои королевы к началу ремонта выглядели как настоящие руины. Но по окончании всех работ стало видно, что они отделаны с большим вкусом.

— Ремесленники за короткое время совершили чудо, — ликовала моя госпожа, которая также была очень довольна своими апартаментами рядом с помещениями Марии-Антуанетты.

Граф фон Ферзен, впервые попав в Тюильри, был под большим впечатлением.

— Чтобы справиться с задачей, которую он сам себе избрал, месье фон Ферзен отказался от всех своих постов при шведском дворе и все силы отдал, чтобы исполнить желания французской королевской четы, — заявил «двор». На этот раз графа поселили не в покоях Марии-Антуанетты. От отеля до Тюильри он добирался в кратчайшее время.

Король смотрел на Акселя фон Ферзена как на «милого брата и доброжелательного друга, которого рады видеть в любое время». Людовик и позже никогда не показывал, что ему известно об отношениях своей супруги с очаровательным шведом. Ничто не нарушало мир между королевской четой, и ленивому и вялому королю не приходилось думать об удовлетворении своей супруги.

Влюбленным теперь трудно было встречаться, но все при дворе знали, что им это удается. Оставалось только пожелать обоим счастья. «Недолго этому суждено продлиться», — думала я.

У фон Ферзена было множество завистников среди господ при дворе. Один пренебрежительно сказал:

— Его ценность только в том, что он любовник королевы.

Этому придворному позволили вскоре удалиться в его поместья.

— Нет уже никаких правил приличия, — жаловалась мадам дю Плесси, — не существует никакого морального кодекса, никакого уважения к чужой собственности, даже к его жизни.

Граф фон Ферзен ломал себе голову, как бы ему защитить королеву.

Непристойные памфлеты и карикатуры появились снова, в них показывались ее отношения с юными девочками, почти еще детьми. С другой стороны, газеты утверждали, что королева Франции ненасытный монстр, который использует мужчин. И нет никого, кто мог бы прекратить это распутство.

На это я должна сказать, что в те времена мы, конечно, не были ханжами, ни в разговорах на интимные темы, ни в любовных делах. И в этом отношении мы были просвещенными. Целомудрие и супружеская верность мало что значили; сегодня люди уже не так фривольны и либеральны в своих взглядах и в том, что касается супружеских измен. Но непристойные обвинения против королевы превзошли все допустимые пределы.

Никто в Тюильри не мог знать, переживет ли он следующий день. Мы слышали о кровавых стычках, насилиях и узнавали об убийствах из мести. 21 октября перед булочной в центре города образовалась толпа. Люди кричали, что пекарь виноват в нехватке хлеба. Естественно, это была чушь. Мужчина провел всю ночь в своей пекарне, но теперь у него кончился запас муки.

Никакие оправдания ему не помогли. Черни нужна была жертва. Пекаря поволокли к Гревской площади, где кровожадная толпа повесила его и потом еще и отрубила голову, насадила на пику и с воплями прошла так по городу.

Это был жуткий ритуал, который совершался много раз в день в разных частях города. У полиции и Национальной гвардии не было никаких шансов против вооруженных парижан, однако они пытались сначала захватывать самых отъявленных нарушителей закона. Но вскоре это оказалось опасным, потому что чернь силой защищала преступников.

— Королева очень сочувствует вдове жертвы и посылает женщине шесть тысяч ливров из своих личных денег, — сообщила мадам Кампан.

Мария-Антуанетта ради детей старалась не подавать виду, что боится. Но тот, кто внимательно наблюдал за ней, замечал, как у королевы стал пропадать голос. И тогда на глазах у нее появлялись слезы.

— Мои враги не должны знать, что им почти удалось меня раздавить, но внутренне я истекаю кровью, потому что ранена в самое сердце, — доверилась королева моей госпоже. — Мне хотя и оставили драгоценности и роскошные туалеты, но я — всего лишь заключенная. Им нужно силой предотвратить бегство короля и его семьи.

Несмотря ни на что, королева искала возможность покинуть страну. Немногие друзья королевской семьи непрерывно строили планы бегства; по крайней мере дофину и его матери нужно было обеспечить безопасность.

— Мария-Антуанетта должна попасть за границу, — сказала я, злясь на нерешительного короля, из-за которого они оказались в этом ужасном положении. — Ни одна женщина не должна переносить то, что терпит сейчас наша королева потому, что неспособные мужчины хотят настоять на своем. Каждый зверь, попавший в ловушку, пытается освободиться. Мой отчим рассказывал мне, что прошлой зимой он поставил западню на волка и зверь действительно туда угодил. Чтобы его не убили люди, чудовище перекусило себе переднюю лапу и, прыгая на трех лапах, обрело свободу. Эмиль нашел в западне только отгрызенную волчью лапу. Если уж дикий зверь способен на такое, то человек должен быть в состоянии отважиться на все ради своей свободы.

Мадам Франсина на это поведала мне то, что при дворе знали лишь немногие посвященные:

— Людовик уже связался с другими европейскими государями. Король заявил мне и некоторым другим придворным: «Мое согласие лишить дворянство и высшее духовенство их привилегий — это всего лишь отвлекающий маневр, чтобы выиграть время, вызвать с моей стороны к жизни революцию».

Это, надо признаться, совершенно ошеломило меня. Такого я от нерешительного короля никак не ожидала. Откуда в нем вдруг такое мужество? Можно было только надеяться, что он будет действовать осторожно, иначе дни его и Марии-Антуанетты скоро будут сочтены.

— Людовик наконец преодолел свою гордость и обратился к Карлу IV Испанскому с просьбой о финансовой поддержке, — продолжала моя госпожа. — С тем же и к императору Иосифу Австрийскому. Он пытается объяснить обоим, что ему срочно нужны деньги.

Я не стала ничего говорить о своих сомнениях — что понимает маленькая камеристка в большой политике, — да и перспективы на помощь были очень туманные. Но и этот призрачный шанс побудил некоторых друзей монарха дать ему фатальный совет все-таки не бежать из Франции, даже при опасности, которая будет грозить в первые дни контрреволюции его жизни и жизни его семьи.

Чрезвычайно рискованный совет, можно даже сказать глупый.