Первый полет «Монгольфьера» должен был состояться 21 октября 1783 года в присутствии королевской семьи перед замком ла Мюэте на западе Парижа.

— Месье, — сказал Людовик, — я разрешаю вам посадить в корзину петуха, утку и барана.

Целью воздушного путешествия был Перепелиный холм. Эта возвышенность находилась примерно в восьми километрах от замка ла Мюэте и тогда еще совершенно необитаема.

— На какую высоту вы хотели бы подняться, господа? — спросил пилотов монарх.

Те ответили:

— Девять тысяч пятьсот метров, сир. — На короля это произвело большое впечатление.

— Мы от души желаем вам удачи в столь отважном поступке.

Наконец наступил долгожданный день. Королева, король, его брат д'Артуа, его сестра Елизавета, а также тетки Аделаида и Виктория — принцесса Софи была больна — стояли в ожидании на террасе замка в окружении придворных и толпы слуг.

— Спорим, странное чудовище даже не поднимется в воздух. А если и поднимется, то не пролетит и пятидесяти метров, не говоря уж о девяти с половиной километрах. Для этого корзина с содержимым слишком тяжела, — заявил д'Артуа, самый младший брат короля.

— Я считаю, что баллон должен был быть в три раза больше, чтобы поднять груз, — самоуверенно сказал герцог де Лозен.

— А что будет, если баллон лопнет? — Этот вопрос осторожно задала Мария-Антуанетта.

— Тогда, мадам, вам нужно будет как можно скорее спрятаться в укрытии, — ответил король. Все окружающие рассмеялись.

Я была уверена, что напугана не только королева — многие разделяли ее недоброе предчувствие. Мадам дю Плесси хотела заключить пари с мадам Кампан об исходе предприятия, но королева запретила это, сочтя фривольностью.

Газ поступал в баллон, и его оболочка надувалась; трио животных было «на борту», господа пилоты стояли на своем посту, и после команды «отпустить веревки» конструкция поднялась в небо.

Пестрый шар с пассажирской корзиной поднимался все выше — петух с самого начала молчал, — а зрители стояли, задрав головы, на террасе замка.

— Подъем закончен, — сообщил король, — теперь пилоты задают направление в сторону Перепелиного холма.

Оставалось только удачно приземлиться. Скептические голоса, предрекающие плохой конец этого смелой затеи, стали громче.

Теперь все ждали гонца с известием, и когда он после сорока минут бешеной скачки, тяжело дыша, но с сияющими глазами, сообщил королю об успехе, все стоявшие на террасе неистово зааплодировали. Вдруг не осталось ни одного, кто раньше выражал сомнение в удаче этого смелого эксперимента.

Зима постепенно уступила место весне. У месье де Калонна — нового министра финансов — было только одно-единственное средство, чтобы пополнить заметно опустевшую казну: брать займы и много тратить. Месье Калонн был другом семейства Полиньяк. По этой причине королева голосовала за его кандидатуру на пост министра финансов. Но, узнав его поближе, она почувствовала сильное разочарование, которое к тому же оказалось взаимным. Он весьма низко оценивал ее умственные способности и терпеть не мог, когда Мария-Антуанетта вмешивалась в государственные дела.

Наконец весну сменило лето. Версаль ждал высокого гостя: короля Швеции. В начале июня король Густав[28] явился ко двору. Шведский монарх сразу почувствовал большую симпатию к королеве.

— Он по-настоящему ухаживает за ней, — заметила мадам Кампан, качая головой. — Осыпает ее подарками и комплиментами.

Людовик допустил серьезную промашку, явившись на прием в честь шведского монарха в крестьянской одежде и обращаясь с ним не очень любезно. Королева постаралась заставить Густава IV забыть нелюбезную встречу, устроив для него особенный прием.

Министерство финансов было самым важным и имело преимущество перед всеми другими ведомствами: перед Комитетом национальной обороны и даже Министерством иностранных дел. Несмотря на такой перевес, месье Калонн был неподкупен.

Он действовал не с помощью взяток, а благодаря мужеству и пониманию. Месье Калонн оказался в трудной ситуации, потому что должен был покрыть американский военный долг.

Для бедняков Парижа, напротив, он изыскивал значительные средства и давал разрешение на проведение праздников для народа, где можно было вдоволь поесть и выпить. Каждый мог бесплатно послушать музыку, потанцевать и посмотреть выступления фокусников.

Мадам Франсина была с королевой у короля и слышала, как тот спрашивал министра Калонна:

— Как вы можете брать такое на себя, учитывая наше напряженное финансовое положение, месье?

Калонн сухо ответил:

— Panem et circenses, сир. Хлеба и зрелищ. Это держит чернь в узде. Я считаю эти траты необходимыми.

Требование поставить «Фигаро» становилось все громче.

Все разговоры теперь велись на тему пьесы Бомарше. В июне по настоянию королевы должна была состояться премьера скандальной пьесы. Все знали, что при этом речь шла о нападках на их же бесполезную, но чрезвычайно дорогостоящую жизнь, и несмотря на это, все были увлечены и выступали за инсценировку на сцене. Мадам дю Плесси дала мне почитать произведение Бомарше. Меня оно очень повеселило.

— Мне кажется, будто художник добровольно забрасывает себя тухлыми яйцами, — выразила я свое, хотя и неавторитетное мнение.

Придворные держали входные билеты в руках, перед входом в театр «Комеди Франсез», стояли кареты, и зал был переполнен.

Тут появился посланник короля, который передал директору театра официальное письмо. В нем содержался приказ его величества немедленно вычеркнуть «Фигаро» из программы. Сначала хотели посчитать приказ Людовика XVI шуткой, подходящей к теме. Но когда заметили, что на самом деле их лишили удовольствия, настроение присутствующих заметно ухудшилось.

Тема была исчерпана. Месье де Водрей, возлюбленный мадам Полиньяк, заучил пьесу для «графа д'Артуа и дам», он даже велел создать частную сцену.

Мария-Антуанетта лестью выпросила у короля «одноразовое» разрешение на тайную постановку «Женитьбы Фигаро» перед немногочисленной публикой из двухсот избранных персон. Успех был оглушительный.

Наконец ради мира и спокойствия король сдался. Запрет был снят, однако не без некоторых купюр, на которых настаивал король. Уже за несколько часов до этого толпы людей собрались перед входом в «Комеди Франсез». Здесь были представители самых разных социальных слоев. Моя госпожа, которая хотела посмотреть пьесу второй раз и взяла меня с собой, приветливо помахала людям в партере, на что ей ответили дружелюбными возгласами. Но большинство дворян высокомерно игнорировало толпу.

Я видела месье де Прованса со свитой, он сидел в своей ложе. Среди зрителей были представители парламента, министры, даже высшее духовенство. Во времена, когда все просто взывало к важным реформам, шутки месье Бомарше воспринимались как вечные истины. Обо всем, действительно обо всем, что причиняло людям зло, говорилось в «Фигаро». Каждый видел в пьесе Бомарше общее сопротивление правительству, которое оказалось, по сути, недееспособным.

Дух диалогов вызывал ликование и поднимал на смех наш общественный порядок. Месье Вольтер, «просветитель», действительно проделал хорошую подготовительную работу. Правящий слой не сознавал, что своими аплодисментами роет себе могилу.

— Кардиналу де Ришелье мы обязаны тем, что театр выбрался из грязных задворок, где находился прежде. Ведь раньше посещение спектакля считалось грехом. Приличные женщины там не показывались; актеры считались жуликами, а актрисы шлюхами, — говорила моя госпожа. — Только девушки из народа со свободными взглядами на мораль или проститутки ходили туда, чтобы подцепить там щедрого кавалера. Жаль, что так мало хороших пьес, нельзя же вечно ставить Мольера и Корнеля. Публике хочется чего-то нового.