Красный и синий являлись цветами Парижа, но белый все-таки цвет Бурбонов. Не колеблясь, король сделал приятное Байи и потом выслушал речи, произнесенные в ратуше. Он и сам подготовил обращение.

После этого он еще раз показался перед ожидавшей его толпой с кокардой на шляпе, и на этот раз народ приветствовал его. Аплодисменты были не особенно бурными, но выражения лиц слушателей выглядели уже не так враждебно, а оружие они теперь опустили или даже спрятали за спинами.

Когда Людовик прибыл во дворец; он крепко обнял жену и детей.

— И сделал он это с искренностью человека, который долгое время отсутствовал, — растроганно рассказывала мадам Кампан моей госпоже.

Штурм Бастилии во многих городах послужил образцом для народных масс. Повсюду в стране захватывали крепости и штурмовали дворцы. Чернь изгоняла ненавистных аристократов; если они не уходили добровольно, их хладнокровно убивали, — и по парижскому образцу избирали парламенты.

«Повсюду создают гражданскую полицию и организуют комитеты, которые должны искать выход, как предотвратить массовый голод», — писал «Друг народа».

— Тогда этим парням придется показать, смогут ли они добиться того, чтобы всем в этой стране было что жрать, — был короткий комментарий Жюльена.

Были также города, где роспуск старого режима происходил мирным путем, но в большинстве случаев все было по-другому. Из городов Рьенн, Руан и Страсбург мы слышали о страшных беспорядках и ужасных жестокостях. В непосредственной близости от Версаля, в Сен-Жермене, деревенские жители, не раздумывая, повесили трех мельников, потому что те отказывались молоть муку для пекарен.

В деревнях цена на хлеб была вполовину выше, чем в Париже. Папаша Сигонье считал, что если бы кто-нибудь отважился запросить такие бессовестные цены в столице, его жизнь была бы недолгой. Не успел бы он вынуть хлеб из печи, революционеры повесили бы его на ближайшем фонаре.

«Друг народа» сознательно раздувал пламя революции.

— Правительство намеренно создает голод, чтобы вызвать беспорядки. Тогда можно будет всех, кто отважится протестовать, расстрелять как «повстанцев».

В одной листовке можно было прочитать:

«Теперь правительство отправило в деревни мародеров, которые должны грабить и убивать деревенских жителей».

Эта неимоверная чушь распространилась — и в нее поверили.

По слухам, мародерам будто бы приказали уничтожать урожай и насиловать женщин. Действительно, существовали банды разбойников, которые поджигали деревни, расстреливали мужчин, резали коров и ослов, убивали детей и позорили женщин, потому что, неправильно поняв демократию, открыли двери застенков и выпустили всякий сброд.

Я находилась в крошечном переулке от улицы де Савой недалеко от набережной Великого Августина. Я привела юную служанку к мадам Термине Доран, «мудрой» женщине и подруге папаши Сигонье, которая помогала девушкам, оказавшимся в интересном положении и считавшим это положение нежелательным. Здесь было чисто и не так дорого, как у мадам Онорины.

Пятнадцатилетняя Берта связалась с легендарным Гастоном, и глупый парень забыл об осторожности. Ребенок — это было самое последнее, в чем сейчас нуждалась малышка. Ее господа бежали в Германию и оставили ее. К счастью, ее взяла к себе мадам Кампан, но без семьи. Кроме того, Берта чувствовала, что еще слишком молода для радостей материнства.

Мне теперь было тридцать два года и я чувствовала себя слишком старой, чтобы родить ребенка. Одного сына мне было достаточно, но любовь — чудесное удовольствие, от которого мне совсем не хотелось отказываться. Я никогда не испытывала сильных материнских чувств, что касается собственных потомков; детей других женщин я, напротив, очень любила.

С моим сыном Жаком, который между тем рос по указанию мадам Франсины в замке Плесси, мне, к сожалению, не удалось установить особенно искренних отношений. Я так и не узнала своего ребенка по-настоящему, и Жак мало что знал обо мне, своей родной матери.

Если срок беременности оказывался слишком большой, то и мадам Дюран категорически отказывалась ее прерывать. В таком случае она была готова найти приемных родителей для малыша. Она давала женщинам советы, как вести себя сразу после полового сношения.

— Сразу после этого обязательно помочитесь, если не хотите забеременеть, и потом немедленно промойте влагалище теплым мыльным раствором, — рекомендовала она своим клиенткам. Она даже изобрела маленький прибор для таких промываний, что-то вроде кувшинчика с мыльной водой, снабженного маленькой трубочкой, который вводился во влагалище, и с маленьким полым мячом, служившим воздушным насосом, чтобы впрыскивать раствор туда, где он окажет свое очищающее действие.

Я знала, что Берта в хороших руках, и покинула ее, направившись на набережную Великого Августина. Издалека я услышала крики и истерические вопли. Я приблизилась к группе и обнаружила, что это падшие женщины, резвящиеся вокруг фонарного столба.

Я бы, может, и повернула назад, но одна баба обнаружила меня и завопила:

— Эй, сестра. Посмотри, как поступает народ с угнетателем.

Я непроизвольно сделала несколько шагов вперед и поняла теперь, что бабы — старые и молодые неряхи, грязные, босые, со спутанными волосами и в разорванных блузках, поднимали вверх за веревку на шее пожилого хорошо одетого, но растерзанного мужчину. Они перекинули веревку через скобу фонаря и завязали на несколько узлов.

У мужчины не было никаких шансов спастись, хотя он изо всех сил противился повешению. В мгновение ока он был вздернут, и бабы отпустили свою жертву.

Так и висел он с отвратительно искаженным лицом, судорожно дергая ногами. Узел веревки был завязан неправильно, и шейные позвонки бедняги сломались не сразу, он задыхался медленно. Он широко разинул рот и глаза, виднелся его распухший язык. Какая-то старуха как безумная била деревяшкой по рту беззащитного висельника и при этом кричала:

— Я тебе зубы выбью, скотина. Жрать тебе ими все равно больше не придется.

Убийцы грубо расхохотались, когда изо рта казненного потекла кровь, а еще одна с рыжими патлами и в рваной юбке заорала:

— Эй, сестры, я слышала, что у повешенных, прежде чем они сдохнут, еще раз встает.

— Сейчас посмотрим, — закричали стоявшие вокруг, делая непристойные движения. Четверо из нерях поймали его болтающиеся ноги и удержали. Толстуха с сальными седыми волосами грубо ухватила мужчину между ног. Страдалец пошевелил окровавленными губами, но было не слышно, что он сказал, так как жаждущие мести бабы подняли ужасный шум.

— Эта свинья изнасиловала не менее ста женщин и девушек. Он просто брал их, даже если это были дети. А раз он богат, то всегда откупался. Но теперь закон в наших руках, — заявила мне молодая женщина с фанатичным выражением лица и замахнулась кинжалом.

Меня затошнило, и я постаралась убраться оттуда как можно быстрее. Один-единственный раз я оглянулась, дабы убедиться, не преследует ли меня какая-нибудь жаждущая мщения сатанинская фурия.

Не менее шестидесяти прохожих наблюдали за незаконной экзекуцией, и никто не вступился, хотя среди зевак были и солдаты.

Призыв a la laterne[55] раздавался много раз за день. Жертвами всегда были аристократы, всех их уничтожали с чрезвычайной жестокостью.

И в сельской местности слышали о насильственных нападениях. Некоторым землевладельцам крестьяне подпускали красного петуха под крыши замков. Они перерывали крепости, замки и дома богачей в поисках денег и драгоценностей. Прежде всего они искали бумаги, в которых говорилось, что они принадлежали конкретному землевладельцу.

Они сжигали их как символы своего многовекового угнетения. Грабители нередко становились убийцами, особенно если наталкивались на сопротивление.