В середине этого мрачного переулка стоял дом с вывеской над облезлой входной дверью:

«Сдаются меблированные комнаты и спальни».

Я вошла в этот немного странный дом и оказалась в темной прихожей. Дверь справа вела в маленькое уютное помещение, в котором обычно сидели жилец и владелец. Так по крайней мере мне описывал Жюльен.

Хозяина дома звали месье Пьер Юбер Лагранж, и он вроде бы был дальним родственником моего любимого. Я должна была передать старику пакетик ко дню рождения с наилучшими пожеланиями от его племянника Жюльена.

Все называли старика «папаша Сигонье». Он торговал старым железом, но тайком покупал и продавал свинец, медь, олово, латунь, серебро и время от времени предметы из золота.

Папаша Сигонье имел также дела с мошенниками и принимал товары, происхождение которых было более чем сомнительно. Однако со временем я полюбила его.

«Дяде» Жюльена было лет пятьдесят-шестьдесят, он был сухощавым и маленького роста, с лукавыми черными глазками и живым характером.

И летом и зимой он гордо носил шапку из меха енота, которую ему привезли друзья из-за океана, и потертый синий сюртук.

— Он прикидывается бедным, но в действительности старый хитрец накопил целое состояние и владеет домом с садом в деревне, — поведал мне Жюльен. — И скаковые лошади у него тоже есть. И даже карета.

Когда я впервые вошла в его жилье, он с любопытством, но очень добродушно оглядел меня и спросил:

— Ну, краснучка, что у тебя ржавчина или рыжье?

Я была несколько озадачена, так как не поняла ни слова. Я представилась, передала приветы от его племянника и отдала ему небольшой пакет. Старик предложил мне стул.

Когда же я сообщила ему, что благодаря мне он стал внучатым дедушкой замечательного малыша, он искренне обрадовался. Меня он тотчас произвел в «племянницы», и я должна была обязательно выпить «чернил».

Это значило бокал вина, и не считая его вопроса при встрече, то было мое первое знакомство с арго — воровским языком.

— Но я хотела бы знать, что вы мне сказали, месье, когда я вошла в дверь, — настаивала я, и он перевел:

— Я спросил: ну, девушка, у тебя железо или медь?

Этот странный язык заинтересовал меня, но в тот день я наслушалась его достаточно. Спустя время у папаши Сигонье появился господин помоложе в шелковых штанах до коленей, кюлотах, которые носили аристократы, с маленьким париком на голове и с накрашенным лицом. Удивительно, с какими слоями общества общался дядя Жюльена.

Господин разглядывал меня с некоторым недоверием, но после того как месье Сигонье заверил его, что от барухи (женщины) его племянника никакая опасность не грозит, мужчины начали оживленно беседовать.

Я была в восторге от их диалога, хотя почти ничего не понимала. Когда хозяин комнат и торговец старым железом своему гостю также предложил «чернил», тот сказал:

— Я бы лучше сейчас бухнул ваксы (выпил водки) за нашего головореза, чтобы он не сканил (не слишком боялся), когда в корзину чихнет (когда ему голову отрубят).

На это папаша Сигонье достал из шкафчика бутылку водки и стакан. Он протянул господину ваксу, причём тот глубокомысленно посмотрел в стакан и спокойно произнес неопровержимую истину:

— Раньше или позже мы все сыграем в ящик (умрем).

Это был не последний мой визит к старику в шапке из енотового меха. Позже он показал мне свои личные покои. У меня просто разбежались глаза, и было очевидно, что у дядюшки есть и другая профессия, кроме той, которой он занимался для маскировки.

Политическое положение после роспуска собрания нотаблей и отказа парижского парламента проводить реформы стало еще более бесперспективным. Признаки недовольства проявлялись во вновь организованных политических кружках, в расклеенных по стенам листовках и в массовых выступлениях, охвативших теперь всю Францию. Особую роль отводили кузену Людовика герцогу Орлеанскому, который пользовался популярностью в народе.

— Он не умен, но ловкий и хитрый. Он всегда держит нос по ветру, этот отпрыск боковой линии Бурбонов. Дисциплина и искренность ему чужды. Он человек без души и характера, — такого мнения о нем была не только моя госпожа.

Во время смуты в восьмидесятых годах герцог попытался захватить власть, но и не подозревал, что он всего лишь марионетка, которой некоторое время позволяют играть эту роль.

Пребывание в Париже становилось все опаснее. Рассвирепевшие люди толпились на улицах и площадях. Горе было тому, кто попадался на их пути.

— Всеобщее раздражение ищет выхода, — сказал папаша Сигонье. Между тем уже почти каждый день чернь останавливала кареты, угрожала кучерам и лакеям и оскорбляла их пассажиров.

— Теперь даже на улицах можно услышать насмешливые песни о «Людовике Сумасшедшем» и «Мадам Дефицит», — докладывала я мадам Франсине. То, что оскорбление короля и королевы больше не интересовало власти, было серьезным признаком краха монархии.

В конце 1787 года сильно заболел главный министр кардинал Ломени де Бриенн, которому недавно исполнилось всего шестьдесят лет. Он кашлял кровью, дыхание вырывалось у него со свистом. И с королем у кардинала были трудности; монарх стал как качающийся тростник на ветру, и выправить ситуацию ему не по силам. С одной стороны, слишком робкий, он мирился со многим, с другой — вел себя как слон в посудной лавке.

Де Бриенн был человеком Просвещения, приверженцем философов Вольтера и Руссо. Он понимал, что заскорузлые структуры больше не отвечают требованиям нового времени. Прогрессивно настроенный священник прекрасно разбирался во всех областях законодательства и управления. Но чего ему не хватало, так это способности делегировать полномочия. Тот, кто хочет делать все сам, в конце концов обязательно терпит крах.

Графиня де Монастир, дама очень образованная, выразилась совершенно определенно:

— Беззастенчивости, во все времена отличавшей политиков, ему недостает совершенно. В этом он походит на своего господина, короля.

Ему также не удалось заслужить популярность народа, напротив, в многочисленных памфлетах его постоянно высмеивали. Позже массы даже возненавидели кардинала.

Казалось, он был единственный, кого заботила военная беспомощность Франции. Раньше наша страна являлась одним из могущественнейших государств Европы. А сегодня? Беззубый лев. В сентябре 1787 года пруссаки дерзко пересекли голландскую границу и в мгновение ока захватили Нидерланды.

— Франция слишком бедна, чтобы послать солдат в Нидерланды. Мы не можем платить им необходимое жалованье, — объяснял королю Ломени де Бриенн, — избави нас Бог от того, чтобы какой-нибудь из наших врагов напал на нас. У меня есть сомнения насчет того, сможем ли мы защищаться.

Людовик только беспомощно покачал головой, и ему больше ничего не пришло на ум, как отправиться на охоту.

За год до этого, то есть в 1786 году, умер Фридрих Великий, и его преемник на прусском троне, король Фридрих Вильгельм II, после успешного завоевания Нидерландов отправил посла графа фон Альвенслебена в Версаль.

То, что этот немецкий аристократ доложил своему монарху в Берлин, распространилось, вопреки всякой предполагаемой секретности, со скоростью ветра при французском дворе и за его пределами:

— Здесь все — церемония, официальная одежда, внешний лоск, фразы, национальное болезненное тщеславие, мишура и интриги. Содержание все менее важно, чем форма.

Граф фон Альвенслебен был человеком трезво мыслящим, наблюдающим, он пришел в ужас от Версаля. При прусском дворе он привык совсем к другому.