— Гм… я вижу…

— Ничего! Ничего вы не видите! Ни на этом снегу, ни в медвежьей заднице! Хотя для вас это, на мой взгляд, одно и то же! Но я попытаюсь вам показать! Судя по следам, здесь прошло шесть человек и некоторые были в неподходящей для горной дороги обуви. Ну, какой из этого следует вывод? Фельдфебель Краусс, может, вы проявите большую смекалку, чем ваш товарищ Шульц?

— Я думаю, это были подпольщики.

— Подпольщики! Браво! И почему они здесь прошли?

— Потому что мы их не задержали?

— Снова в яблочко! Именно! А не задержали мы их потому, что вы — ни на что не способные болваны!

Эрих предпринял отчаянную попытку объяснить положение вещей. Обер-лейтенанта Брауна трудно было вывести из себя. Но когда он начинал злиться, то бывал беспощаден. Он заговорил рассудительным тоном в надежде умерить гнев начальника:

— Мы проводили рейды, герр обер-лейтенант, трижды в неделю, ночью и днем, как вы приказывали, чтобы застать нарушителей, когда они этого не ожидают.

— Что ж, вы своей цели не добились. Они всегда начеку. Мне плевать, когда вы проводите свои рейды и по какому маршруту. Я хочу поймать подпольщиков, а если схватить их не получится, то просто расстрелять их на месте! Я понятно выражаюсь, фельдфебель Краусс? Вам тоже ясно, ефрейтор Шульц?

Оба солдата опустили головы так низко, как только позволяли их воротнички-стойки, и прикрыли глаза. Ни дать ни взять, две черепахи, которые вот-вот спрячут головы в панцирь! Браун понял, что почти утратил над собой контроль, и заговорил более спокойным тоном:

— Не первый раз я приезжаю на это место и вижу следы беглецов. Другими словами, эти люди выжидают удобный момент между двумя рейдами и переходят через перевал Гран-Дефиле. Вы улавливаете связь? Если эти экспедиции подпольщиков и проходят успешно, то это не случайность, а следствие вашей некомпетентности.

Эрих не знал, как быть. Согласиться с доводами Брауна — он их накажет, начать оправдываться — обер-лейтенант сочтет его не только неумехой, но еще и гордецом. Оставалось только молчать. Браун между тем устремил задумчивый взгляд на горы. Похоже, он даже забыл об их с Шульцем присутствии.

Холод придавал тишине, властвовавшей в этих местах, особую глубину. Мысль, что здесь они подвергают себя смертельной опасности, мало-помалу обосновывалась в сознании Ханса. Его бросило в дрожь, когда завопил этот чертов Браун, но вой ветра представлялся ему куда более страшным, чем крики. У него раскалывалась голова, и на этом холоде боль только усиливала чувство страха. Стоило оказаться среди таких бескрайних просторов без ружья и бензина, чтобы неизбежно погибнуть в течение нескольких часов! Он никак не мог привыкнуть к этим проклятым французским горам. Да и те беглецы, наверное, уже давно замерзли там, на высоте три тысячи метров. Только сумасшедший может рискнуть отправиться в горы в такую погоду! Даже осенью это было опасно, но зимой…

Чтобы отвлечься, не сойти с ума, Ханс перевел взгляд на тропинку, а с нее — на перевал, за которым была граница с Швейцарией. Ветер подул с удвоенной силой, хлесткий, как плетка. Он бил по щекам, заставлял слезиться глаза. Нос его раздулся едва ли не вдвое, из него уже начало капать, но он не решался утереться. Уши он тоже давно перестал чувствовать. Какая глупость с его стороны — не надеть шапку с клапанами, закрывающими уши! Хансу жутко не нравилось, как он выглядит в такой шапке, но уж лучше быть похожим на козу, чем лишиться ушей! Интересно, а от сильного холода можно оглохнуть? А ведь сегодня понедельник… По понедельникам Браун обычно бывает в хорошем настроении. После обеда он отправлялся в Сен-Мартен за хлебом и, как правило, позволял своему водителю пропустить чарку в бистро. Скорее всего, ему просто хотелось побыть наедине с миловидной булочницей. Обычно с ним ехал только один солдат, поэтому, когда сегодня он приказал готовиться к выезду обоим, ему и Эриху, можно было сразу заподозрить неладное. Близилось Рождество, и он понадеялся, что им нужен помощник, чтобы собрать побольше продуктов. Может, обер-лейтенант решил заказать для своего взвода сладкие булки, сделать всем им сюрприз. Как бы ни так! Будь проклята эта проверка!

Когда Браун наконец шевельнулся, Ханс отступил было на шаг с тропинки, однако тот пошел вперед по следам беглецов. Но ведь чтобы дойти до перевала, понадобится несколько часов! Страх заполонил его, и Ханс почувствовал, что его вот-вот стошнит. Может, отказаться, сославшись на рану? Он слегка повернул голову. Эрих стоял и с невозмутимым видом смотрел на горы.

— Что ему еще взбрело в голову?

— Понятия не имею. Может, еще что-то нашел?

Обер-лейтенант успел отойти шагов на двадцать. Внезапно Ханс присел и задумался.

— У тебя есть план?

— Какой еще план?

— Ну, чтобы поймать беглецов. Ты слышал Брауна. Если это не прекратить, он зашлет нас к черту на кулички! Я не хочу на восток, мне и тут не особенно нравится. Нужно поймать этих беглецов!

— Ханс, ты что, думаешь, если мы будем чаще наведываться в горы, то найдем их? Нам, городским парням, соревноваться с местными?

— Беглецы тоже приезжают из городов — богатые евреи, которые не работали ни дня в своей жизни!

— Я говорю не о беглецах, а о проводниках.

— Почему ты тогда ему ничего не сказал?

У Эриха не было времени ответить. Обер-лейтенант возвращался, и, судя по выражению лица, настроение у него улучшилось. В руке он сжимал снежок, который в следующий миг метнул в сторону долины.

— Возвращаемся в Сен-Мартен. Мне не терпится повидаться с господином мэром. Придется пожертвовать малым… В конце концов, мух на уксус не ловят. Попробуем завоевать расположение мсье Комбаза!

И бросив короткий взгляд на Шульца, добавил:

— Утритесь, Шульц! Вы давно вышли из возраста, когда позволительно шмыгать носом!

После второго укола антибиотика жар у Белль прошел. Гийом трижды навещал их в горном убежище и только на четвертый сказал, что опасность миновала. Он принес с собой несколько косточек, остатки рагу с бататом и топинамбуром, и собака согласилась поесть из его рук. Она привыкла к нему и не ворчала, когда он подходил ближе. В последний его приход даже разрешила ощупать себе бок.

Побывав в полушаге от смерти, Белль утратила часть своей дикости. Даже когда Себастьяна не было рядом, она оставалась в хижине и не рвалась на волю, в горы. Несколько дней назад Себастьян снова открыл подземный ход со стороны дома и заставил ее пройти весь путь с ним вместе, чтобы она вспомнила, как спастись в случае опасности. Конечно, все инстинкты остались при ней, и однажды она уже убегала через туннель — в тот день, когда Сезар застал Себастьяна в хижине мокрым. И все же мальчик беспокоился, что однажды в убежище может забрести какой-нибудь пастух. Они проползли по туннелю дважды — с улицы в дом и обратно, и Себастьян повторил объяснения, указывая на ближайший овраг:

— Если за тобой погонится охотник, ты сможешь забраться в дом через подземный ход. Если кто-то придет в хижину, ты всегда успеешь вылезти наружу. Если тебя будут преследовать из гор, подожди, пока не начнется снегопад, и иди в убежище, тогда никто не увидит твои следы и не поймет, что ты тут. Ты все поняла?

Белль, лизнув его в лицо, улеглась возле очага. Гийом объяснил, что хромота у нее пройдет, стоит ей снова начать бегать, только надо следить, чтобы на первых порах она не очень утомлялась. Каждый день они уходили на прогулку все дальше, но собаке эта спокойная, можно сказать, комфортная жизнь, похоже, нравилась…

Себастьян приходил утром и обедал в хижине. Временами его помощь требовалась в булочной, реже — на пастбище, поэтому он покидал свою лохматую подружку после обеда или же незадолго до наступления темноты.

Утром он первым делом осматривал бок Белль, потом угощал едой, которую получилось собрать. Нередко мальчик лишал себя части ужина, но обмануть бдительность Лины удавалось не всегда. Да и Сезар в последние дни посматривал на него с подозрением. И вообще, в дедушке что-то переменилось. Он не засыпал в своем кресле как раньше, а оставался сидеть за столом — разговаривал с Линой и временами, будто ни в чем не бывало, задавал вопросы. Или говорил, что собирается ставить силки, и замолкал словно бы в ожидании ответа. Себастьяну приходилось стискивать зубы, чтобы промолчать. «Не нужны мне твои силки! — думал он. — Козленок ушел к своим? Ну и ладно! И сыры пусть зреют без меня! И овец в зимний загон ты тоже сможешь загнать без моей помощи…» Мальчик слушал всю эту болтовню и говорил себе: надо быть еще осторожнее. Дед наверняка подозревает, что он проводит свободное время в горном убежище. Но почему-то в открытую не просит о помощи. Он управляется в овчарне сам и ничего ему не запрещает, потому что ему стыдно! Что до самого Себастьяна, то его гнев и обида давно улеглись. Временами он, конечно, жалел, что не может спросить у деда, как проще всего убить зверя, не причинив ему страданий, или как расставить силок, чтобы наверняка поймать зайца. Вопросы готовы были сорваться с губ, особенно когда возникали в голове спонтанно, и тогда ему приходилось себя одергивать, вспомнив, что Сезар его предал. Но по мере того как шло время и приближалось Рождество, молчать становилось все труднее.