В мирное время они оба работали на заводе и не брали в руки оружия, потому что даже не увлекались охотой. Однако стоило этим молодым людям надеть форму вермахта, как их жизнь радикально переменилась. И они быстро вошли во вкус. Куда бы ни пришли немецкие солдаты, их все боялись — сначала паршивые коммунисты и евреи, а теперь и эти заносчивые французишки. Бедняки и богачи, старики и молодежь — все трепетали перед ними. Женщины же взирали на них с интересом, в котором нет-нет да и проглядывало восхищение, и это очень льстило самолюбию.
Все началось с того, что Ханс предложил пари. Оба они были горожанами, и эти пустынные горные районы наводили на них тоску и вызывали внутреннее беспокойство, в чем, однако, они даже себе не хотели признаваться. Браун отправлял их в долину так редко, что эти поездки не утоляли жажду деятельности, да и безотчетная тревога никуда не девалась. Эрих по известным только ему причинам решил: в их паре он главнее, поэтому раздражение Ханса нарастало с каждым днем. Напарник чуть ли не ежеминутно напоминал ему о том неприятном инциденте возле крестьянского дома, обзывал его «Rabe»[12] и насмехался над его боязнью высоты.
Ханс выскочил из кабины грузовика и уже устроился возле кустика, когда внимание его привлекло какое-то движение. Рассчитывая обнаружить партизан, он согнулся вдвое, подобрался к большому камню и затаился за ним. С этого места открывался прекрасный обзор на долину. Никаких врагов поблизости не оказалось, зато на ближайшем склоне, на расстоянии выстрела, паслось стадо оленей. Забыв о неотложной потребности, заставившей его вылезти из машины, Ханс начал махать напарнику, призывая его к себе. Разве можно упустить такую возможность? Вот сейчас они и выяснят, кто из них двоих лучше попадает в движущуюся мишень!
Теперь же он готов был лопнуть от злости. Это все Эрих виноват! Зачем было сразу стрелять? Естественно, олени разбежались во все стороны при первом же выстреле. Счастье еще, что этот придурок промахнулся! Ханс собрался уже наорать на приятеля, как вдруг заметил оленя. Перепуганное животное, не видя опасности, метнулось к ним навстречу — что называется, волку в пасть. Наверное, стремительное бегство сородичей сбило его с толку.
После секундного колебания Ханс ткнул напарника локтем в бок и указал на оленя. Он, конечно, мог бы не делать этого и выстрелить первым, но ему хотелось, чтобы все было по-честному. Ну, или почти так… потому что он сначала прицелился и только потом дал Эриху знать. Разве можно было упустить такой шанс утереть нос этому бахвалу? Заранее усмехаясь в предвкушении победы, он приготовился спустить курок, пока Эрих лихорадочно пытался прицелиться.
— Убегай! Спасайся!
Крики испугали оленя, и тот отпрыгнул в сторону, едва не сорвавшись с кручи. Для Ханса это стало полной неожиданностью. Он выстрелил практически наугад и грязно выругался. Кипя от злости, посмотрел в ту сторону, откуда кричали. На тропинке, чуть выше по склону, тяжело дыша после быстрого бега стоял мальчик. Щеки его раскраснелись, волосы перепутались, и он не только не испугался людей в солдатской форме, но смотрел на них гневно, с вызовом.
— Нельзя стрелять в оленей! Если Сезар увидит, вам не поздоровится!
— Schmutz von Kind![13] Зачем ты кричать?
Вместо того чтобы помочь, Эрих, не обращая внимания на мальчика, снова стал целиться. Для него главное было выиграть пари, не важно, по-честному или нет.
— Man kann ihn noch einklemmen![14]
Но только он приготовился стрелять, как мальчик крикнул снова. Олень стремительно понесся вниз по склону, и через мгновение был уже вне досягаемости. У Ханса немного отлегло от сердца: пари он все-таки не проиграл, но мальчишка повел себя уж слишком нагло, и его надлежало приструнить.
— Прекрати! Nicht zurufen![15]
Однако ребенок не только не присмирел, куда там! Он схватил с земли камень и взвесил его на руке, словно бы желая напугать немцев. К этому времени Эрих понял, что охота закончилась, и тоже заорал на мальчишку:
— Только брось, Rotznösig![16]
Однако мальчонка нисколько не испугался. Он презрительно сплюнул себе под ноги. Стерпеть подобное Ханс не мог. Он вскочил, в три прыжка преодолел разделявшее их расстояние и отвесил мальчишке такую затрещину, что тот покатился по земле. Волна неуемного гнева накрыла солдата. Эта проклятая страна с ее гнетущими горами, ненавистные взгляды упрямых как ослы крестьян, ежеминутный страх наткнуться на засаду партизан-маки — все вмиг всплыло на поверхность. А тут еще этот маленький мерзавец, и он не только помешал ему, Хансу, выиграть пари, но еще имеет дерзость угрожать им, бравым солдатам рейха! Маленький выродок! Сейчас они ему покажут! Задирать немецких солдат! Эту взбучку он запомнит на всю жизнь!
Не успел отзвучать вопль Эриха, как послышалось рычание, от которого кровь стыла в жилах. Словно бы из ниоткуда — с неба или из-под земли! — на Ханса обрушилось рычащее чудовище с раззявленной пастью. Удар мощных лап — и он повалился на землю, выставив вперед руку. Ружье отлетело в сторону и ударилось о камень. Однако Хансу было не до того. Немец рефлекторно закрыл лицо рукой, и этот жест спас ему жизнь, потому что чудовище намеревалось вцепиться ему в горло. Ханс увидел, как зубы вонзаются ему в руку, но ничего не почувствовал — выброс адреналина на время снизил восприимчивость к боли. Он заорал от испуга и попытался сбросить отвратительное животное со своей груди. Теперь пришло время проснуться и боли. Она оказалась жестокой — наверняка повреждены были не только мягкие ткани, но и кость.
Эрих между тем упал на колени и прицелился. Но спустить курок никак не получалось. Он стискивал зубы, чтобы не закричать вместе с Хансом. Огромный пес прижимал его напарника к земле и грозно рычал. Он по-прежнему сжимал зубами окровавленную руку Ханса и мотал головой, ожесточенно дергая ее. Эрих прицелился в бок зверя, однако руки у него так тряслись, что пуля могла угодить куда угодно. Наконец он поднял дуло ружья и выстрелил в воздух. То было спонтанное решение, но псина выпустила добычу и бросилась наутек стремительно, словно за ней гнались черти.
На все ушло не больше минуты, еще минута — на то, чтобы осознать произошедшее. Ханс первым вышел из шокового состояния. Боль в руке нарастала и отдавала в плечо. Он вдруг испугался, что собака могла быть бешеной, а это означало страшную смерть и для него самого. Он попытался вспомнить, капала ли у нее пена изо рта, но мысли путались от волнения и боли. Чтобы не заплакать перед напарником, он выругался:
— Dirne saloperie Hundes![17]
Мальчик выронил камень и смотрел на солдата, лежавшего в паре шагов от него. Эриху пришло в голову, что, когда собака напала, он даже не попытался убежать. Бедный пацан! Испугался, наверное, до полусмерти! Эрих хотел было успокоить ребенка добрым словом, но не успел: мальчуган вскочил на ноги и побежал в ту сторону, куда унеслась страшная псина.
Ставшее бесполезным ружье лежало на столе у мэра. Ударившись о камень, оно просто переломилось пополам. Комбаз наклонился на него посмотреть, нахмурился и удрученно покачал головой. В глубине души он ликовал: так и надо этим бошам! Несколько месяцев назад они запретили местным жителям охотиться, и никто, по крайней мере, насколько ему было известно, не осмелился ослушаться. Мэры городишек и деревень, расположенных ниже, в долинах, где оккупантов было больше, жаловались, что у них порядки еще страшнее: немцы отправляют людей за решетку без суда и следствия, причем за малейшую провинность, будь то нарушение режима, незаконная продажа продуктов или пьяная выходка. Имя нарушителя моментально попадает в «черный список»… В Сен-Мартене с некоторых пор тоже назревало недовольство. Многие злились, потому что запасали дичь на зиму, а ее у них отняли. Старики, которым вообще трудно было что-либо втолковать, вслух начали обвинять своего мэра в сотрудничестве с врагом. Обвинять его, Марселя Комбаза, который из кожи вон лезет, лишь бы сохранить в деревне порядок и покой!
