Чтобы Елисей не скучал, Ирина предложила ему пока полистать последний номер альманаха "Изобразительное искусство". Особого интереса он у Елисея не вызвал, но дабы скоротать время, взял его подмышку и вышел во двор. И сел в кресло под навесом, пристроенном к флигелю. Листая альманах, он исподволь наблюдал, как терпеливо и увлечённо возится Вадим с малышом, и незаметно для себя погрузился в чтение и созерцание великолепных цветных вставок, выполненных на глянцевых листах, чтобы достовернее отобразить описываемые картины и гравюры.

– Вернер Грауль? – спросил Вадим, подойдя к Елисею.

Твердов улыбнулся Николке, послушно державшемуся за руку старшего брата, и ответил:

– Грауль. Пишут вот, что в Питере его выставка была.

– Я б не пошёл, наверное. Слишком мрачно.

– Так ведь он и время изображает мрачное. Средневековье, наверное, вообще самое мрачное время.

– Да, – согласился Вадим. – Хорошо, что мы родились в наше время.

– Кто знает, кто знает… Человек не волен выбирать, когда родиться. Во всяком случае, – Елисей улыбнулся, – не каждый человек.

– Но зато человек волен выбирать, когда ему умирать.

– Хм… Интересная мысль. Ты прав. Так и есть, если человек хозяин своей судьбы. Знаешь, честно говоря, не ожидал от тебя такого услышать.

– Потому что мне семнадцать? – засиял улыбкой Вадим.

– Да. Поэтому.

– Александр Невский не намного старше меня был, когда шведов разбил.

– Верно. Значит, говоришь, выбирать когда умирать…

– Да! – глаза юноши блеснули. – Умереть за добро – чести нет выше!

Эти слова буквально поразили Твердова. В его годы Елисей о многом задумывался, но чтоб вот так! О готовности пожертвовать собой и считать это честью… Вот она молодёжь растёт! С такой молодёжью и горы свернёшь. И хотя Твердов был согласен со словами Вадима, тем не менее, он возразил в частности, дабы поддержать нить разговора.

– Знаешь, добро – штука такая… Кому добро, а кому и зло. Тут всё многогранней. И мерить всё категорией добро-зло – значит слишком упрощать.

– Это понятно, – поспешил ответить Вадим. – Но я ведь про наше добро говорю. Наше добро – наша правда. Добро сильно правдой и поэтому всегда побеждает зло.

– Ну, нет, – не согласился Елисей. – Так не бывает. Побеждает тот, кто сильней. Если зло окажется сильней, оно и победит. Побеждает сила.

Вадим задумался, пробуя "на вкус" слова Елисея. И, наконец, спросил:

– А что будет делать зло, если победит?

– Как что? Навяжет свою правду побеждённым. Объявит себя добром. И со временем побеждённые станут искренне верить, что чужая правда – их собственная, что победившее зло и в самом деле добро.

Маленький Николка вдруг протянул руку к Елисею и курлыкнул:

– Дай!

– Что, дай? – не понял Твердов.

– Меч!

– Нет, меч дать не могу, – ответил Елисей, в угоду малышу назвав бебут мечом, и встретил одобрительный кивок Вадима.

– Дай! – вновь потребовал Николка.

Тогда Елисей расстегнул кобуру и вытащил ТТ. И проверив на всякий случай, на предохранители ли он, протянул пистолет. Николка взял его двумя руками и заулыбался.

– Я герой! – крикнул он и начал копировать звуки выстрелов, воображая, что стреляет куда-то вверх.

– С отцовским тоже играть любит, – сообщил Вадим.

– Слушай, а флюгер, что над вашим домом, кто сделал? – спросил у него Елисей.

– Я. В кружке моделирования научился. Нравится?

– Нравится, – кивнул Твердов.

Ему и в самом деле понравился флюгер в виде реалистичной копии истребителя И-16, детища знаменитого Поликарпова – ученика самого Сикорского. Однако расцветка у самолёта была не совсем знакомая, в небе Испании он привык наблюдать совершенно другую. И эмблемы были простые: чёрно-злато-белый триколор, как в строевых полках. В Испании русские лётчики всё больше предпочитали эмблемы популярные в Мировую Войну и Гражданскую: мёртвые головы либо древние коловраты.

– Хорошая детализация, – похвалил Елисей. – Только вот лопастей зачем аж шесть?

– Это ж ветряк! – расцвёл Вадим. – Как же он на ветру вертеться будет с двумя-то?

– Да, и правда… Лётчиком, наверное, хочешь стать?

– Да нет.

– А кем? Как отец, в пехоту? Или невоенным?

– Хочу в Питер поступить. В радиотехническое.

– Но там же флотское училище, если не ошибаюсь.

– Ну, да, флотское. В июле экзамены. Готовлюсь уже.

Ответить Твердов не успел. Скрипнула калитка и во двор вошёл Иринин отец.

– Папа! – Николка в припрыжку побежал встречать его, по-прежнему держа в руках пистолет.

У Елисея возникло чувство дежа вю. Обладая хорошей памятью на лица, он мгновенно узнал вошедшего генерала. Казалось бы, уже сколько времени прошло с той поездки из Казани в Москву, а поди ж ты. Между тем, и Иринин отец узнал Елисея. Он подхватил на руки сына и, аккуратно отобрав пистолет, подошёл к покинувшим навес Вадиму и Твердову.

– А у моего папы меч длиннее! – похвастал Николка, сидя у отца на руках.

Елисей улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.

– Вот оно как, – сказал генерал. – Как повернулось-то, значит. Воистину ваш брат-гренадёр следует заветам Суворова.

– Как снег на голову? – уточнил Твердов, беря возвращаемый ТТ.

– Именно.

– Так вы знакомы? – удивился Вадим.

– Да, как видишь, – отец опустил на траву Николку и поинтересовался: – А где это наши сорванцы носятся?

– Сказали, в "пекаря"* играть пошли. Скоро вернутся.

– А уроки они, гулёны, сделали?

– Какие уроки, пап? – наполовину удивился, наполовину возмутился Вадим. – У Лаврухи каникулы уже, а у Лёшки экзамен последний.

– Вот как? Однако время летит… Ну, что, Елисей, идём в дом?

– Идём, Григорий Александрович.

И будто услышав их, на крыльцо вышла Ирина.

– Ужин накрыт. Вадька, набери воды в умывальник.

Украшенный хрусталём и фарфором стол был накрыт накрахмаленной скатертью. Любовь Тихоновна посадила Елисея напротив мужа, Ирину рядом с женихом, а вернувшихся сыновей подле себя и Вадима. Николку она разместила рядом с собою, усадив его на высокий детский стульчик. Ему единственному из всех была приготовлена порция сладкой тыквенной каши в молоке. Всем остальным Ирина наложила обжаренных в яйце и муке рыбных биточков, затем щедро добавила взбитого на молоке и масле картофеля-пюре. Бутерброды с ветчиной или сыром, салат из помидор и сладкого перца с зелёным луком каждый положил себе сам. Для Ирины и себя хозяйка выставила бутылку домашнего красного вина, а мужу и Елисею графин конька. Детям, включая Вадима, был приготовлен смородиновый морс.

– У нас, Елисей, всё по-простому, – Григорий с улыбкой подмигнул Твердову и загадочным тоном добавил: – Мы же не французы какие-нибудь… За вас, дети мои!

Елисей так и не понял причём тут французы, но спрашивать не стал. Он выпил рюмку и одобрительно хмыкнул, оценив таким способом качество коньяка. Заел бутербродом с сыром и принялся за биточки с картошкой. Ирина, как он заметил, лишь пригубила; спиртное она не жаловала.

Разговор за ужином потёк сперва о семейных делах. Алексей и Лавр поспешили выложить отцу все домашние новости сегодняшнего дня и закончили новостями уличными. После второй рюмки разговор перешёл на персону Елисея. Пришлось ему отвечать на вопросы, рассказывать о себе и выложить по просьбе Любови Тихоновны свою версию знакомства с Ириной.

После третьей рюмки и съеденной добавки, он почувствовал, что сыт.

– Сейчас самовар поспеет, – сказала Любовь Тихоновна. – Елисей и ты, Гриш, сходите пока поговорить. А мы с ребятами и Иришей уберём стол и для чая накроем.

Уже в своём кабинете, когда они поднялись на второй этаж, Григорий открыл окно и закурил папиросу.

– Переночуешь у нас. Комната для гостей чаще пустует, ты уж извини, там не очень уютно. Утром в полшестого за мной машина приедет. Подброшу тебя по пути. – Он усмехнулся со словами: – Полчаса на крюк к твоим Юдзикам я могу потерять.