— У вас хороший вид из окна.

— Да, очень, — ответил он, не подавая вида, что огорчен.

— Лет через двадцать буду вспоминать, как мы с вами вот так вот сидели, говорили… Солнышко осеннее в окне, деревья с желтеющими листьями. — Ольга усмехнулась.

Илья тонко спросил:

— Уже к старости готовитесь?

Ольга ответила неожиданно серьезно:

— Да. В самом деле. Хочу, чтобы все было уже в прошлом.

Илья подошел к ней, встал рядом, долго смотрел в окно, на голубое предвечернее небо сентября с единственным белым облаком над разноцветнолистными деревьями.

— Господи, какая красота, — сказал он. — Вот из-за чего я начинаю пить. Я никогда не начинаю из-за неприятностей или неудач, из-за плохого настроения, из-за физического желания выпить. А вот из-за этого: вдруг понимаю, что жизнь непереносимо прекрасна! С ума можно сойти. Чтобы не сойти — начинаю пить.

— Не представляю вас пьяным, — сказала Ольга.

— Вы еще много чего не представляете. — Он повернулся к ней, взял за плечи, и опять лицо его стало приближаться. — Кстати, почему мы на «вы» опять? — тихо спросил он. — Ты не знаешь?

Господи, разве нельзя без этого! — взмолилась мысленно Ольга. Мне так хорошо с вами, с тобой (как приятно хотя бы в мыслях произнести: «с тобой»!), хорошо говорить, хорошо быть рядом, зачем же обязательно форсировать, зачем брать своими действиями на себя какие-то обязательства?

Но глаз не стала закрывать, потому что собиралась отстраниться, сказав при этом что-нибудь…

Вдруг послышался звонок в дверь.

Разве дверь заперта? — подумала Ольга.

— Меня нет дома! — тихо сказал Илья.

В дверь застучали, причем весьма активно.

— Ого! — сказал Илья. — Это что-то новенькое!

— А вдруг это из-за статьи? — сказала Ольга.

— Бросьте. Уважаемый Андрей Викторович не такой дурак.

И пошел открывать.

Почти тотчас же послышались звуки ударов, тело Ильи влетело в комнату. Вслед за ним неспешно двигалась массивная фигура в плаще с поднятым воротником, в шляпе. Какие-то еще люди топотали в прихожей, но в комнату не входили.

Коротко глянув на Ольгу и тут же перестав ею интересоваться, человек в шляпе склонился над Ильей.

— Где запись? — спросил он. — Где все материалы?

Но Илья, похоже, был без сознания.

— Где его стол? — обратился человек в шляпе к Ольге.

— Я здесь не работаю, — сказала она.

Человек в шляпе осмотрелся, безошибочно подошел к одному из столов, быстро пересмотрел бумаги, открыл одну из папок, удовлетворенно хмыкнул, сунул ее за пазуху. Тут же, на столе, лежал диктофон. Человек нажал на кнопку, послышался чей-то голос, и опять на лице человека в шляпе выразилось удовлетворение. Он вынул кассету и положил в карман.

— Вот и все, — сказал он сам себе. — Быстро и без шума.

Опять склонился над Ильей.

— Алле, герой? Ты поспать решил? Ну, спи. Когда проснется, — сказал он Ольге, — передайте ему, чтобы больше не шалил. А меня вы не видели. Хорошо? Если встретите, не узнаете. Хорошо?

Ольга кивнула, и человек в шляпе скрылся.

Хлопнула дверь, затихающий топот множества шагов послышался на лестнице.

Все стихло.

Ольга боялась подойти к Илье. Он лежал в страшной неподвижности, подвернув под себя руку. Наконец она осмелилась, сделала шаг, другой. Тут он зашевелился, застонал. Она бросилась к нему, помогла подняться, сесть.

Он осмотрел себя.

— Даже крови нет. Не оставляют следов, профессионалы, суки!

То, что он выругался, ее не удивило.

Тряхнув головой, он окончательно пришел в себя. И вдруг вскочил:

— Где они? Где?

— Они давно ушли! Не надо! Посидите, успокойтесь.

Илья послушно сел.

— Материалы забрали?

— Да.

— А запись?

— Он вынул какую-то кассету.

— Кто он? Ты его запомнила?

— Не очень. Обычное лицо.

— Скорее всего, какой-то подручный. Ладно. Я этого так не оставлю!.. В следующем номере во всех красках опишу!

И тут же решительным движением головы как бы перечеркнул свои слова.

— Нет. Они меня знают. Они прекрасно понимают, что, когда дело касается только меня, я через газету не буду жаловаться. Да и свидетелей не было.

— А я?

— Неужели ты думаешь, что я захочу тебя в это вмешивать?

Он снизу заглянул ей в глаза и вдруг привлек к себе сильным движением. На этот раз поцелуй был долгим, но Ольга как-то отстраненно ощущала ищущие и жаждущие его губы; не отвечая на поцелуй, потому что не знала как. Забыла. Или не умела никогда. (Муж — не в счет.)

Она посмотрела на часы.

— Правильно! — воскликнул он. — Контрастный душ! Вы хорошо усваиваете уроки.

— Но мне в самом деле пора.

— Я подвезу вас.

— Не надо, здесь пешком пять минут. А вы, пожалуйста, осторожней. У вас не кружится голова?

— Все в порядке.

И она ушла.

Ольга шла и думала: это какая-то западня судьбы. Что-то неотвратимое. Ведь она, когда согласилась прийти в редакцию, руководствовалась действительно всего лишь познавательным интересом: собиралась вежливо выпить кофе, посидеть, поговорить, не допуская прикосновений к интимным и вообще личным темам, и все. Но опять вышло целое приключение. Если вдуматься, Илья повел себя не очень-то деликатно. Его можно понять: после этой статьи он чувствовал себя победителем, а мужчина устроен так, что ему мало победы в одном деле, ему тут же надо победного подкрепления и подтверждения в чем-то ином, чаще всего — в любви. И целовать он ее стал по праву победителя! — поняла Ольга, и ее возмутило это. Но сначала он хотя бы прикрылся брудершафтом. А потом использовал свое положение пострадавшего за правду: кто откажет в невинном поцелуе человеку, только что избитому?

Но поцелуй невинным не был.

И она бы все равно отказала, если б не то невольное предательство, которое совершила, и вот тут-то опять тупик судьбы, неволя судьбы. Нет, вроде бы никакого предательства не было: она всего лишь сказала, что не работает в редакции. Но слишком поспешно сказала, слишком трусливо, и вот это-то стыдно, и это чем-то обязало (в который уже раз) ее перед Ильей! Глупо, очень глупо!

А Илья задним числом испугался. Он, похоже, впервые вдруг понял, что занимается опасным делом, что, говоря о наступившей эпохе беззакония, до сих пор счастливым образом избегал серьезного испытания этим беззаконием. У людей, на которых он публично нападает, нет ничего святого, они ничего не боятся, человеческая жизнь для них — грош. И пожалуй, надо считать, что он легко отделался, хотя все тело болит и ломит, особенно в области живота, куда его сильно ударили ногой. И ради чего он рискует? Ради восстановления справедливости? Надо честно себе сказать: лишь отчасти. Больше из честолюбия, из желания показать коллегам, кто первый в их рядах. Но что стоит это желание по сравнению со стремлением быть первым всего лишь для одного человека, для женщины, которую он знает считанные дни?

А он — не первый для нее. Он сегодня воспользовался моментом, урвал свой кусок (думать об этом сейчас муторно, стыдно), но он, слава богу, имеет чутье, и это чутье ему подсказывает: он не стал и никогда не станет для нее первым. Планеты в небе не сошлись. Не судьба. Зачем же тогда искушать ее? Зачем вызывать девушку на взаимность, используя ее деликатность и доброту? Надо остановиться, пока не поздно. Надо остановиться.

Вечером Ольга позвонила Илье домой. Всего лишь долг вежливости, думала она, узнать, как он себя чувствует.

Ответил пожилой женский голос:

— А он в больнице.

— Что с ним?

— А кто спрашивает?

— Это из газеты, сотрудница, что с ним?

— Поехал желудок проверить, что-то разболелся, а его оставили. Позвонил, говорит: ничего страшного. А я прямо места не нахожу себе, он же никогда правду не скажет, чтобы меня не беспокоить. В первой городской он лежит, второе отделение хирургии, третья палата, прием с восьми до девяти утра и с пяти до семи вечера, халат лучше свой взять.