Что же делать?

Сбежать? Найдет. Кстати, а где паспорт?

Нинка бросилась к шкафчику, где в шкатулке хранились золотые перстни, кольца и сережки (все довольно дешевое) и разные документы: школьный аттестат зрелости, паспорт, медицинская страховка, справка из кожно-венерической клиники (База, по принципу «доверяй, но проверяй», заставляет ее регулярно обследование проходить). Из документов, как бы в виде издевки, была только эта справка. «Брюлики» на месте, но зачем они ей?

Нинка села на пол и заплакала.

Потом приказала себе успокоиться.

Нечего нюнить, думать надо.

Итак, убежать, уехать — не удастся.

Найти другого покровителя, покруче Базы?

Но это значит, во-первых, опять попасть в кабалу, а во-вторых, надо же объективно себя оценивать, это только у Базы такой особенный вкус, остальным бандитам давай тот самый пятый номер, до которого ей четыре осталось. А силиконом каким-нибудь себя уродовать? — не дождетесь!

Что же делать? Убить его?

Нет, в принципе, она знает, что убить человека не так уж трудно. Трудно следы замести. К тому же у Базы охранники есть, братки, это он к ней ездит тайно один, никто не знает об этой квартире, он специально для этого купил подержанную задрипанную машину, ржавую «Ниву», и, когда направляется к ней, загоняет в секретный гараж на задворках какого-то завода свой джип «Лендровер», а оттуда тарахтит на «Ниве».

Вот тут его и подловить. Но как убить? Чем убить?

Кем убить? — впрыгнул вдруг в голову вопрос, как клоун в цирке, и растянул в идиотской улыбке свои накрашенные губы.

Но смеяться не хотелось.

В самом деле, подумала Нинка, самой-то зачем? На ней и так уголовщина висит, кому надо, раскопают.

Нанять кого-то — и дорого, и опасно. Больше опасно, чем дорого, сейчас на убийство какого-нибудь бомжа за копейки можно нанять. Бомжа даже лучше: увидят, что не профессионал, подумают, что случайный человек, алкоголик, из-за бутылки.

Нинка до того расфантазировалась, что у нее в голове целое кино возникло, она даже глаза зажмурила, чтобы лучше это кино видеть.

Вот темным вечером на фырчащей «Ниве» подъезжает База. В руках большой пакет: там шампанское и продукты, потому что Нинка попросит его привезти шампанское и продукты.

Она смотрит из окна, видит его приезд, быстро выходит в подъезд и негромко свистит. И тут же уходит.

А на первом этаже стоит человек в одежде бомжа. Драная куртка, грязная шапочка с помпоном надвинута на глаза. В руках у него… топор! Старый ржавый топор. Он слышит свист и встает у двери. Тут темно, потому что лампочки будут вывернуты. Дверь открывается. Бомж прячется за выступом, который сбоку возле двери. Он видит в свете улицы фигуру Базы. И изо всех сил бьет его по голове топором. Для верности добавит, когда База упадет. Потом быстро все вынет из пакета Базы. Если бутылка разобьется, хорошо, если нет, он разобьет ее сам, оставив осколки и сам пакет в руках. И топор бросит. И клочок куртки на батарее останется, она ясно видит этот клочок, а саму куртку найдут потом (если найдут) на помойке. Менты по этим приметам поймут, что убили человека буквально из-за куска хлеба. Возможно, выйдут на нее. А она, в слезах и в горе, скажет, что ее друг приехал к ней отметить юбилей знакомства. Да, должен был продукты привезти, шампанское, вино. Ничего нет? Какой кошмар, из-за чего погубили человека.

Все это Нинка ясно видит и слышит. Она видит и то, как бомж, переобувшись в кроссовки, которые будут в полиэтиленовом мешке (который до этого в уголке будет стоять), сует ботинки в этот мешок, к продуктам из пакета Базы, путает следы, петляет — и выбрасывает все это в один из мусорных баков возле какого-нибудь дома.

И еще Нинка ясно видит лицо этого бомжа.

И бомж этот — Борис.

А почему бы и нет? Если он так ее хочет, если он и впрямь влюбиться готов, она сделает так, чтобы захотел еще сильнее и влюбился по-настоящему. И доведет его до того, что он все для нее сделает.

Главное, не суетиться, не спешить, не спугнуть его.

Не откладывая, Нинка позвонила Борису и сказала, что у нее будет возможность увидеться с ним завтра. Если он не против. В его квартире. Если он не против.

Борис был не против.

На другой вечер она пришла к нему. В черных очках — чтобы не виден был синяк, который навесил ей База вчера утром.

— Ну что, выгнал подружку мою? Как дворняжку? — спросила она. И тут же одобрила: — Правильно, сама виновата!

— Не она виновата.

— А кто же?

— Ты.

— Здрасте-пожалуйста!

— Ты, ты, — повторил Борис и, не в силах сдерживаться, подошел к ней, обнял ее, тонкую, маленькую, чувствуя необыкновенный прилив мягкой нежности.

И если рука ее, как он выразился мысленно, оказалась по размеру ему, то вся она оказалась еще более по размеру: всего лишь прижал ее, а уже такое чувство, что она слилась с ним и растворилась в нем. Никогда такого не было.

— Ну, ну! — отстранилась Нинка. — Что-то мы торопимся. Я, между прочим, на минутку зашла.

— Почему?

— Я же объясняла. За мной чуть ли не слежка.

— Ах да… Чаю выпьешь или кофе?

— Кофе выпью, только быстренько.

— А что это ты в черных очках среди зимы? — будто только сейчас заметил Борис.

Она быстро сняла, показав синяк под глазом и тут же надела.

— Это что?

— Без вопросов, пожалуйста, — сказала Нинка.

Ничего, вскоре она ему и на теле покажет следы от ремня. Сейчас они некрасивые, красные, как ожоги. Пусть потемнеют. Но до желтизны доводить тоже нельзя. Увидит — с ума сойдет. (Она рассматривала их накануне в ванной перед зеркалом во всю стену и не могла не отметить, что они смотрятся на обнаженном теле даже эффектно! Особенно на изысканный вкус, а у Бориса он таким должен быть.)

Он грустно и нежно угощал ее кофе, печенье подкладывал, она аккуратно надкусывала, опрятно отпивала кофе маленькими глоточками. Он смотрел на ее лицо (как недавно на лицо спящей Кати), на ее руки и насильственным образом вызывал в своем воображении образы: она — жена, она — МАТЬ. И не возникло, как в случае с Катей, мгновенного отторжения, не возникло ощущения невозможного, наоборот, как-то легко и просто представилось, что это лицо жены и лицо матери, а этими красивыми маленькими руками она спокойно и естественно будет держать ребенка, ЕГО ребенка.

Ты же совсем ее не знаешь, говорил Борису его Здравый Смысл.

Я знаю ее! — отвечала Здравому Смыслу Любовь, обладающая всепроникающей силой интуиции. Я знаю ее!

Взглянув на часы, Нинка заторопилась.

— Когда еще увидимся? — спросил Борис.

— Я позвоню.

— Послушай, а ты не пошутила, случайно?

— Когда?

— Когда говорила в кафе, что не Катю хотела бы сосватать, а сама себя?

— Может, и шутила. Я же не знаю, сам-то ты шутишь или нет. Я не хочу, чтобы меня через неделю, как дворняжку, выкинули.

— Я не шучу. Я тебя люблю, кажется, — сказал Борис.

— Вот когда будет без «кажется», тогда поговорим.

— Уже без «кажется», — сказал Борис.

— Ну и скорость! — покачала головой Нинка. — Ладно, сверхзвуковой ты мой, жди звоночка.

— Я очень буду ждать.

— Вот и славно. Ожидание облагораживает.

— Это ты сама придумала? — с удивлением спросил Борис. — Или вычитала?

— Не знаю. У меня бывает: вылетит что-то умненькое, а я сама не понимаю — откуда взялось?!

Нинка рассмеялась.

Борис закрыл за ней дверь, слушал шаги (лифта в доме не было), потом выглянул в окно и провожал взглядом ее фигуру, ясно видную в свете фонарей, пока она не скрылась за углом дома.

С тихой улыбкой помешанного он пошел к креслу тихими шагами, тихими и осторожными, будто боялся расплескать что-то, осторожно сел и просидел так, не включая света, долго, очень долго — и так сидя и заснул, чего с ним раньше никогда не случалось.

Но недаром говорят, что утро вечера мудренее.