— Логично, — сказал Василий Натанович.

— Если вы согласны с этим, то редакция уже через две недели выдаст первый номер.

— Я согласен, — кивнул Мрелашвили.

Фофан было зашевелился, желая встрять, чтобы без него не обошлось. Но я не дала ему слова вымолвить.

— В таком случае еще одно условие: я прошу вас поблагодарить Евгения…

— Павловича! — подсказал зардевшийся Фофан. Бедняга, уж не знаю, чего он ждал.

— Да, Евгения Павловича. Поблагодарить его и отпустить на все четыре стороны. Все газетные проекты, в которых он участвовал, благополучно проваливались. Он болтун и бездельник. У него бывают идеи, но он не может их реализовать. Журналист никакой. И вообще, полагаю, его цель — не газету создать, а стать вашим помощником, когда вас выберут депутатом, в чем я не сомневаюсь.

— Он намекал, — задумчиво произнес Василий Натанович, — что мне нужен будет грамотный помощник.

— Да, но это не он. И не я. Нужно будет — я вам найду.

Фофан, мне показалось, раздувался, как лягушка, та самая, из басни Крылова, которая решила сравниться в толщине с быком. И лопнула.

— Да она сама-то!.. — начал он было, но Василий Натанович поднял руку. Его лицо осталось детским, но на этот раз это был сердитый мальчик. Молча он встал, открыл маленький сейф, достал стодолларовую купюру, подал ее Фофану и сказал:

— Всего доброго, Евгений Павлович. До свидания.

И Фофан взял, конечно же взял деньги! Он хоть и придурок, но не дурак, он понял, что шансов тут у него нет, лучше уж взять то, что дают, а то и этого не получишь!

— Премного благодарен, — сказал Фофан с язвительностью, на которую ни я, ни Мрелашвили не обратили внимания.

И гордо удалился.

Будет теперь искать возможность мстить и гадить мне, подлюка.

Хрен с ним, не страшно.

— С чего начнем? — спросил Василий Натанович.

— С составления бизнес-плана.

— Сколько это займет времени?

— Послезавтра в десять утра он будет у вас на столе.

— Хорошо.

Я встала.

Он тоже встал — воспитанный!

И сказал:

— Вы мне чрезвычайно понравились. И как женщина. Я могу надеяться? В принципе?

— Нет, извините.

— Почему? Вы заняты?

О, эти восточные мужчины, да и мужчины этого типа вообще! Он даже не спрашивает, замужем ли я. Это несущественно. В слово «занята» он вкладывает другой смысл: принадлежу ли я кому-нибудь? Не любовнику, естественно. Василий Натанович и представить себе не может, что если женщина не «занята», то она откажет в любезности попри надлежать ему. Он ведь молод, симпатичен, богат. Он пуп земли!

Во избежание лишних расспросов я сказала:

— Да, занята.

— Жаль, — сказал Мрелашвили. — Но ведь это не навечно?

— Ничто вечным не бывает!

И мы оба рассмеялись, чувствуя свою приятную и здоровую, откровенную подловатинку, без которой и жизнь, блин, не в жизнь!

Через день на столе у него был бизнес-план.

Еще через два дня были обустроены всем необходимым редакционным оборудованием две просторные комнаты в помещении заводской администрации, и в них сидели сотрудники. Половину я умыкнула бессовестно у Ильи, зная их квалификацию, других переманила из самых авторитетных городских газет.

Не через две недели, а через десять дней вышел первый номер (благодаря отчасти тому, что зарегистрировали мы издание с помощью всесильного Мрелашвили буквально в одночасье).

Называется она, извините, «Блин» (я прекрасно знаю, что в провинции существует еще десятка два газет с таким названием, но у нас добавка: «Блин, Лтд»). Подписки, само собой, пока нет, но розница идет хорошо — и прирастает с каждым номером.

Мои ребятки таких окладов никогда не получали и молятся на меня, хотя стервой при этом считать не перестают.

Василий. Натанович роняет при виде меня детские слюни и, кажется, изо всех сил пытается узнать, кем же я занята. Наверное, для того, чтобы сравнить и оценить свои шансы.

В общем, все хорошо. Кроме того, что меня бросили. Или я бросила. Или взаимно. Тоска…

И это еще одна присказка, а сказка впереди.

Но и тут без присказки не обойтись.

Еще когда не было Ольги, эксперимента с Штыро, когда ничего еще не было, а было вроде бы сплошное счастье, но мое шестое чувство уже что-то подсказывало, я попыталась слегка подразнить Илью.

Одним из самых шустрых парней у нас был Антон Дрожжин. Двадцати восьми лет (к моменту нашего расставания с Ильей), с мягким характером (но иногда обидчивый), невысоконький, худенький, умненький и до недавних пор холостой.

Скорее всего, он был вообще неудачлив в отношениях с женщинами. Закомплексован, робок. Чтобы подавить комплексы, перед свиданиями выпивал (так рассказывали), но вместе с подавленным комплексом подавлялось почему-то и желание идти на свидание, и он напивался. Для этого ему хватало всего полбутылки водки (Илья всегда завидовал этому — и тому, что Антон, выспавшись, вставал совершенно здоровый и никогда не продолжал питье).

И вот Антон стал светиться и сиять. Причина выяснилась скоро: нашлась добрая девушка, согласившаяся выйти за него замуж.

Само собой, на свадьбу он пригласил всех, кого только знал: чтобы все ему завидовали.

Свадьба была многолюдной, хоть и бедной, но журналистской братии лишь бы водки побольше, а уж ее то хватало. Через час в помещении рабочей столовки стоял непереносимый гам.

Невеста оказалась похожей на Антона, как родная сестра. И глаз с него не сводила.

А он настолько был переполнен счастьем, что не выдержал и напился. Но уже через час (мне рассказывали, потому что я ушла) появился за столом опять совершенно трезвый и совершенно счастливый.

Прошло несколько дней, он вышел на работу, и я от скуки или от того, что в тот день родимая моя дистония разыгралась, стала подшучивать над ним:

— Это кошмар, Антоша! Ты знаешь, подлец, что мне сердце разбил? Неужели ты ничего не видел?

— А чего? — растерялся, не поняв юмора, Антон.

— А того! Я на него смотрю, смотрю, все глаза просмотрела. Я готовлюсь. Я оставляю его, можно сказать, на десерт, как лакомое блюдо, чтобы закончить с ним жизнь рука об руку, а он берет, подлец, и женится!

Тут он понял, стал самодовольно хихикать. Самодовольство молодожена.

Илья тоже посмеивался, но ему мои шутки не очень по вкусу пришлись, я это видела.

Поэтому, будто черт меня дергал, я изо дня в день твердила о разбитом сердце и т. п. Все относились к этому с должным пониманием: в каждом тесном коллективчике складываются подобные юмористические отношения. Между мужчиной и женщиной или двумя мужчинами. Бом и Бим, Черный клоун и Белый клоун. Это скрашивает будни. Но меня раздражало то, что Антон не желал становиться ни Бимом, ни Белым, к примеру, клоуном, не подыгрывал мне. Тебе умная красивая женщина оказывает честь, так будь же любезен соответствовать, орясина! Нет, не хотел.

И Илью эти шутки никоим образом не дразнили.

И я оставила их.

Потом у Антона родился ребенок, сын, он стал счастливым вообще до неприличия.

А потом я взяла его в свой «Блин, Лтд» чем-то вроде ответственного секретаря (в штатном расписании не было такой должности, в маленьких редакциях вообще все иначе), полагаясь на его аккуратность и ответственность.

И он справлялся со своими обязанностями превосходно.

Ну, теперь, господи благослови, сказка.

Жуткая.

И смешная.

Однажды, заканчивая работу, мы остались вдвоем. Я спросила его о семейной жизни. Он расцвел и начал рассказывать, уснащая повествование нудными подробностями.

А я…

«Позавидовала баба чужому коромыслу, да свое — хрясь!»

Велик могучий русский язык!

Но мое-то коромысло давно уж хряснулось, без всякой зависти.

А в чужом я никакой красивости не видела. Завидовать нечему.

Однако стервозность моя не дремала. Я глядела на Антона (очень похорошевшего, между прочим) и думала: бедняга, тебя, наверно, и не целовали по-настоящему, ты не знаешь, что такое настоящая женщина, вот и тешишься своей женушкой, своей костлявенькой прелестью…