Натешившись над своими и московскими гостями, торговавшими мясом, скотиной и хлебом, народ бросился к Любскому двору, где останавливались приезжие немцы, обобрал их и потащил избитых и израненных в земскую избу.

Услышав этот гул и шум, воевода новгородский, князь Хилков, тотчас поскакал к митрополиту Никону.

— Что делать, святой владыка? — спросил он, дрожа от гнева и волнения.

— Что случилось, князь Федор Андреевич? Ночью вдруг гиль и сбор. Уж не враг ли вступил?

— Ничего нельзя разобрать. Говорят, немцы вступили в город, стали рубить и колоть народ…

Но, говорят, и в городе гостей грабят, мучат, жгут, это уж не на врагов идет сбор[17] и гиль.

— Святейший архипастырь, я и явился за твоими приказаниями. Дай своих детей боярских, а я своих стрельцов, и я пойду к народу.

— Не ходи, князь, теперь ночь, а люди рассвирепели. Пошлю я тотчас к царю грамоту, а ты прикажи стрелецкому сотнику Марку Басенкову выйти с ратными людьми, твоими и моими, — пущай разгоняют толпу.

— А коль потреба будет обнажить меч?

— Бог помилуй, не обнажай меч, погибнешь от меча, — набожно перекрестился Никон. — Пущай он духовным мечом уймет неистовство; на это мое благословение. Пущай он заберет всех ратных моих людей. А мы с тобою, князь, останемся здесь, в святом дворе, и коль они придут к нам, я выйду с крестом. Когда св. Константин Багрянородный собирался в поход на гонителей подвижников Христовых, явилось ему знаменье, на небе большой крест и на нем сияло: «in hoc vince», т. е. «сим побеждай…». И я только крестом могу побеждать, и в нем моя вера, мое утешение и мощь. Иди же, князь, распорядись, не мешкай, а я буду молиться Господу сил.

Князь Хилков удалился. На софийском дворе собрались уж все наличные стрельцы и митрополичьи боярские дети; все были вооружены, но получили приказ: оружия не употреблять и быть в подчинении стрелецкого сотника Марка Басенкова.

Под его предводительством ратники тихо выступили из митрополичьего двора, ворота за ними закрылись, и они тихо двинулись вперед.

В городе слышались неистовые крики, вопли, брань, кулачный бой: кабаки были все открыты, и народ пьянствовал там, расплачиваясь только что награбленным добром.

Марк Басенков начал закрывать один кабак за другим и, таким образом, очистил несколько улиц, но засевшая там пьяная сволочь бросалась по всем улицам и сзывала народ для защиты от ратников.

Не более как через полчаса огромные толпы народа со всех сторон окружили предводительствуемую Басенковым рать.

Сотник обратился к народу и именем царя, митрополита и воеводы уговаривал их разойтись.

— Изменник, вор! — крикнул кто-то в толпе.

Сотня человек бросилась на него, вмиг его окружили.

— Изменника в Волхов с моста! — крикнул кто-то в толпе. — Изменников искони бросал так народ… В Волхов.

— Это грех. Умрет без покаянья… Лучше к Евфимию, а оттуда с башни… Я оттелева с Лисицей., нужно вновь туда… нужно набатить…

— Ладно! — крикнула толпа.

Волк схватил скрученного по рукам Басенкова и вместе с Лисицей повлекли его.

Толпа хотела за ними последовать.

— Не нужно, — крикнул Волк, — мы и вдвоем с ним справимся, а вы остальных воров поразгоняйте.

— Ладно, — отвечала толпа и бросилась бить ратников и боярских детей.

Волк и Лисица потащили стрелецкого голову на башню; вначале он хотел было бороться, но видя, что сила на их стороне, он пошел за ними, творя усердно молитвы и призывая на помощь Богородицу и Спасителя.

Наконец, вот уж и колокольня. Повели они по ступенькам вверх.

— А что, Волк, с какого: с первого, аль со второго, аль с третьего? — спросил Лисица.

— С третьего, — отвечал тот.

Взошли они на первый ярус, потом стали толкать вперед жертву свою на второй и наконец забрались в третий.

Ночь была темная, и только знающему можно было карабкаться по узким лесенкам Евфимиевой башни.

— Ну, вот мы и здесь… Молись… кайся, — завопил Болида спешней, нужно набатить.

— Господи помилуй, — вопиет сотник, — помилуй и спаси!..

Но при этих словах Волк чувствует страшный удар кулаком в лицо и падает на пол: Лисице достается то же самое.

Потом один катится по лестнице во второй ярус, и вслед за ним другой.

Это необыкновенное путешествие отрезвляет их, и оба вскакивают на ноги и бегут к лестнице, ведущей вниз к выходу; но чья-то необыкновенная сила вновь бьет их, и они катятся вновь вниз и друг друга душат и бьют.

— Чур! Сам дьявол! — вопиет Волк, вспомнив, что это совершается при начатом ими преступлении.

— Чур! Шайтан… черт! — вскричал Лисица.

Оба вскочили на ноги и бросились бежать.

Когда они скрылись, к Марку Басенкову явился его спаситель: он развязал ему руки и сказал:

— Поспешим отсюда в митрополичий двор… Ты вел себя богатырем…

— Да кто ты, как чествовать тебя?

— Я пришел сюда с двора митрополичьего посмотреть на гиль и не горит ли где… Боюсь красного петуха.

— Да кто ты? — повторил сотник.

— Митрополит Никон, — отвечал тот.

С рассвета на другой день ударили вновь сплошной набат.

Воевода князь Хилков, ночевавший в митрополичьем дворе, зашел к Никону.

От него он узнал о вчерашнем посещении им Евфимиевской башни и о спасении от смерти несчастного и ни в чем неповинного стрелецкого сотника.

Воевода был огорчен, что архипастырь так рисковал своею жизнью и сожалел, что он не взял его с собою.

— Я заходил к тебе, да ты спал так сладко в своей келье, что и жаль было будить.

— Что ж дальше делать? Ратные люди наши избиты и измучены, — спросил воевода. — Народ бегает по улицам и кричит уж на царя: «Государь об нас не радеет, — вопиет он, — деньгами помогает и хлебом кормит немецкие земли».

— Безумцы! — ужаснулся Никон.

Вошел при этих словах служка Иван Кузьмич.

— От земской избы, — докладывал он, — пришел служка софийский. Люди бают, земский голова, Андрей Гаврилов, скрылся.

— Значит все теперь без головы, — улыбнулся Никон. — Видишь, воевода, Бог за нас; вишь — говорят, коли Бог хочет кого наказать, так отнимает у него разум. Отнял он его и у Андрюшки Гаврилова, а как протрезвился, да проснулся он, и давай Бог ноги. Может и другие очнутся. Вели, Ванюха, звонить в софийской к обедне, — мы с воеводой туда поедем.

— Как, в такой сбор и гиль?

— Когда овцы, воевода, заблудились, добрый пастырь должен навести их на правый путь, и мой долг ехать в Софию. Там издревле архипастыри поучали народ, там св. Никита проповедовал братскую любовь. Зачем царь Иоанн Грозный св. мощи его перевез в Москву, теперь у раки святого я призвал бы заблудших к покаянию и умиротворению.

— Святейший архипастырь, позволь хоша проводить тебя для твоей безопасности с ратниками.

— Митрополита новгородского должен быть охранителем весь народ. Ты можешь туда прибыть, но поеду я к моей пастве один.

Воевода пожал только плечами и пошел распорядиться, чтобы все ратные люди собрались к Софии.

Час спустя Никон в своей колымаге подъехал к собору. Народ в большой массе толпился там и встретил митрополита с благоговением.

Служба шла стройно и чинно — ничто не нарушало церковного благолепия.

Но это была кажущаяся тишь: гилевщики в это время бегали по городу, разыскивая земского голову, Андрея Гаврилова.

В особенности в этом усердствовали Волк и Лисица.

Они розыски свои простерли даже за город и явились в земскую избу с решительным ответом: голова-де скрылся.

В это время в избе находились: Молодожников, Хамов, Трегуб, Шмара[18], Оловьяничник и изменившие правительству: подьячий Гришка Аханатков и стрелецкий пятидесятник Кирша Дьяколов.

— Коли нет его, так нам нужен будет голова! — воскрикнул Молодожников.

— Без головы невозможно, — поддерживал его подьячий, — и руку-то прилагать нетути кому.