Народ пал на колени, молясь, крестясь и громко рыдая.

Свершилось это 17 августа 1681 года, на 76 году его славной и многострадальной жизни.

Вечная ему память!

Пять дней спустя в Москве разнеслась весть о смерти Никона, и дьякон Успенского собора, детей которого благословил тот в последнее его посещение этой церкви, услышав об этом на патриаршем дворе, побежал к царь-колоколу, висевшему тогда в особой колокольне у собора, и ударил в него с погребальным перезвоном.

По обычаю, это совершалось только во время смерти царя и патриарха.

Все московские сорок сороков подхватили печальный перезвон, и белокаменная столица поднялась на ноги.

Узнав о смерти Никона, столица облеклась в черную одежду, и народ устремился в церкви ставить свечи и служить панихиду. В народе и в частных домах слышались рыдания, а царский двор облекся в печальные одежды — в придворной церкви царь с семьею своею слушали тоже панихиды.

Возник вопрос, где и как хоронить его.

По обычаю, патриархи хоронились в Успенском соборе. Но похоронить его здесь — значило признать собор, низложивший его, недействительным, а его — патриархом; патриарха же Иоакима — похитителем патриаршего престола.

При печали же, скорби и возбуждении народа, если бы его привезли в Москву, могло бы тоже случиться нечто печальное для патриарха Иоакима.

Судили, рядили и решили похоронить его в «Новом Иерусалиме», как строителя монастыря, тем более что на это была его воля.

Но кому хоронить и как?

Если хоронить его как патриарха, то обряд погребения не приходится совершать Иоакиму, так как этим он признает недействительность соборного постановления.

Решили поэтому, чтобы хоронил усопшего Рязанский архиепископ.

Когда же этот спросил: как же хоронить святейшего старца, как монаха или патриарха, Иоаким ответил: «Как соизволит великий государь».

Никона между тем отвезли в Ярославль, сделали гроб и на руках понесли в «Новый Иерусалим».

Ко дню его прибытия огромная масса народа собралась в «Новый Иерусалим», и туда прибыл государь, все бояре и высшее духовенство, а также все московское белое духовенство. По всему пути следования тела Никона народ с благоговением и слезами встречал и провожал его прах. Многие следовали за ним от самого Ярославля.

Навстречу усопшему двинулось из «Нового Иерусалима» все духовенство с иконами, крестами и хоругвями и пело: «Христос Воскресе!» Приблизившись ко гробу, они приняли его и на головах своих понесли в церковь.

После соборне отслуженной обедни, причем, по установленному Никоном правилу, соблюдающемуся поныне, пелось «Христос Воскресе!» — Никона облекли в патриаршую одежду и переложили в каменный гроб. Перенесение в другой гроб совершал сам царь; отпевали его как патриарха, причем царь читал сам апостол и кафизму.

После погребальной службы, когда нужно было проститься с усопшим, государь подошел к нему и, целуя ему руку, громко рыдал и просил у него прощения, почему раньше не возвратил его.

В церкви все рыдали, прощаясь с Никоном.

Несмотря на теплое сентябрьское время, он лежал в гробу, не издавая никакого запаха; а патриаршая одежда, при седой огромной его бороде, давала ему особенно величественный вид и напоминала св. митрополита Филиппа.

Когда все простились с ним и хотели уж закрыть гроб, появилась сгорбленная старушка черница и, протолкавшись, взошла на подмостки и припала к руке покойника.

Долго она стояла в таком положении, но вот пошатнулась, упала с подмостков.

Придворные боярыни и царевны, стоявшие по левой стороне церкви, за занавесом, бросились подымать ее — она была мертва.

Царевна Татьяна, подымавшая ее, вглядевшись в ее лицо, вскрикнула.

— Мама Натя…

Погребли Никона на Голгофе же, на южной стороне, внизу, на том месте придела, где в Иерусалимском храме указывают прах Малхиседека.

После похорон государь снесся с восточными патриархами, и они признали низложение его неправильным и в грамотах писали: «Патриарх Никон столп благочестия, непоколебимый, и божественных и священных канонов сберегатель присноискуснейший, и отческих догматов, и повелений, и преданий неизреченный ревнитель и заступник достойнейший».

Прошло с небольшим полгода со дня смерти Никона, как царь Федор Алексеевич в Светлое Воскресенье (16 апреля 1682 г.), бывши веселым и совсем здоровым, вдруг захворал, и 27 апреля вечером его не стало.

Остались его наследниками слабый душою брат его Иван и малолетний Петр.

Правление государством приняла энергичная, мужественная и умная царевна София.

Получив власть, она исполнила обет свой: она соорудила церковь Богоявления.

В ските, в келии Никона, висит современный ему портрет его, с надписью посетившего эту келию, в Бозе почившего Царя-освободителя. Надпись собственноручная и гласит: «Александр, 30 мая 1837 года».

Что думал едва двадцатилетний наследник престола в этом священном месте: думал ли он о печальной участи великого человека, или тогда уже явилась у него мысль быть последователем Никона и освободить крестьян, или же он сетовал о многострадальной его жизни, или он предчувствовал тогда, что и он будет тоже великомучеником людской злобы и неблагодарности?.. Надпись его над портретом свидетельствует о сочувствии его к Никону, а жизнь его и деяния святителя были ему вполне известны, так как он был отличный знаток истории своего народа.

Над могилою Никона ныне повешены двухпудовые железные вериги, состоящие из цепи с железными крестами, которые возлагал на себя Никон во время его пребывания в монастыре.

У гроба патриарха служатся обыкновенно все совершаемые в храме панихиды, причем на каждой из них поминается его имя во главе прочих.

Храм докончен еще царем Федором Алексеевичем и царевною Софиею и торжественно освящен в 1685 г. патриархом Иоакимом, причем тот служил панихиду Никону как патриарху. Потом переделывался храм несколько раз и теперь, по грандиозности своей это одно из лучших зданий в России.

Но бессмертнейший памятник поставил себе Никон присоединением Малороссии и Белоруссии к России и тем благолепием и великими началами братолюбия, веротерпимости и милосердия, которыми обязана ему всецело наша православная церковь.

Но, спросите вы, как же появилась на свете вновь мама Натя, когда ее сожгли в Темникове в срубе?

Запорожцы, находившиеся в этом городе с Долгоруким, узнав ее, спасли из темницы, а на ее месте сожжен труп умершей в тот день женщины.

1648 год Москва встретила весело.

В январе женился молодой царь Алексей Михайлович на Марии Ильинишне Милославской.

Свадьбу отпраздновали по старинным дедовским обычаям. Посаженною матерью у государя была боярыня Авдотья Алексеевна Морозова, жена Глеба — брата его дядьки, пестуна и кормильца, Бориса Ивановича Морозова.

Немолод Глеб Иванович: полсотни скоро минет, тридцать лет женат на Авдотье Алексеевне.

Женился он в ту пору, когда еще боярином не был; в 1637 году пожаловал его покойный государь Михаил Федорович боярством.

Статен еще боярин Морозов, — в темных кудрях только кое-где еще серебристая проседь показалась. А в высокой боярской шапке и аксамитовом кафтане, с расчесанной темно-русой бородой, совсем молодым человеком казался.

— Ой, Глебушка, куда до тебя брату Борису Ивановичу. Он тебе в отцы смотрит! — сказала мужу Авдотья Алексеевна.

— Да и ты, жена, еще не старой кажешься, — шутливо отозвался Глеб Иванович.

Боярыня улыбнувшись встала навстречу новобрачным, возвращавшимся из-под венца в царские палаты.

Затрезвонили во все колокола на кремлевской колокольне; царский ход двинулся из Успенского собора; супруги Морозовы расстались.