Это единственный из дошедших до нас древних экземпляров «Проповедей». Остальные погибли, в том числе и оригинал. Экземпляры «Проповедей», хранящиеся в некоторых зарубежных библиотеках, являются копиями матенадаранского, относятся к девятнадцатому веку, ну и, конечно, выполнены на бумаге, без затейливого орнамента.

Воистину доброе дело сделал купец Аствацатур Бабердци и сложил за него голову под ятаганом турецкого янычара.

Из Ленинакана, стоящего недалеко от турецкой границы, в Ереван мы возвращались на «Волге» Гарегина Севунца. Писатель он опытный, хорошо известен его двухтомный роман «Тегеран», но шофер Севунц молодой. Когда на двадцатом километре, уже, перед самым перевалом, наша «Волга» начинает хандрить, Севунц заметно бледнеет, и мы дальше едем молча: он не сводит глаз со стрелки спидометра, я — с дороги. Чувствуя надвигающуюся беду, перестает задавать вопросы моя жена.

Да, это дорога… Дорога завоевателей Армении и дорога беженцев-армян… По ней еще в первом веке до нашей эры шли римские легионы Лукулла и Помпея…

Много горя и слез видели окружающие нас горы и долины и после Октябрьской революции, когда вслед за отступающими войсками Кавказской армии на эту дорогу с исконных армянских земель, из города Ван, Эрзурум, Трапезунд, Карс хлынули женщины, старики, дети, преследуемые турками, до этого поголовно истребившими армян в западной части страны.

Из раздумья меня выводит голос деликатного Гарегина Севунца:

— Как только минуем перевал, там будут одни спуски, машина сама покатится до самого Еревана…

Я смотрю на спидометр. Скорость нашей «Волги» падает с катастрофической быстротой. Машина еле тащится в гору и, как нерадивая, усталая лошадь, вдруг останавливается.

Мы переглядываемся и нехотя вылезаем из машины.

Севунц приподнимает капот, начинает искать неисправность, но не может найти. Не можем ему помочь и мы с женой.

К счастью, дорога на перевале бойкая. Мимо нас то и дело в обе стороны проносятся легковые и грузовые машины. Чего только не везут на грузовых!.. Хлопок, виноград, машины, лес, туф, зерно, вино, металлические конструкции, бетонные плиты!..

Видя, что у нас испортилась «Волга», шоферы притормаживают и, приоткрыв дверцу кабины, кричат Гарегину Севунцу:

— Ахпер[9], не надо помочь?

— Нет, спасибо, — отвечает Севунц…

Первой останавливается «Победа», а вскоре у нашей «Волги» уже стоят восемь других легковых и грузовых машин, от юркой «Шкоды» до тяжелого «МАЗа».

Шоферы поочередно сменяют друг друга, а то и по нескольку человек вместе роются в моторе, но найти неисправность тоже не могут.

«Да, худы наши дела, — думаю я, ежась на ветру на высоте две тысячи двести метров. — Не придется ли нам толкать «Волгу» до самого Еревана, вместо того чтобы она туда сама покатилась?»

Жена моя, успев уже продрогнуть, забирается в машину.

Но вот с вершины перевала, со стороны Еревана, на бешеной скорости мчится такси. Поравнявшись с нами, шофер лихо притормаживает и кричит в открытое окошко:

— Ахпер, не надо помочь?

Шоферы оборачиваются. Сперва с любопытством, потом с усмешкой они смотрят на таксиста. Шофер «МАЗа» смачно сплевывает и цедит сквозь зубы:

— Уж как-нибудь обойдемся, брат. Езжай себе с богом!

Но таксист вылезает из машины и, застегивая на ветру кожанку, приподняв воротник, бежит к «Волге». Он расталкивает всех, по самую грудь свешивается над мотором и двумя руками, с разлету, принимается вывинчивать гайки на аккумуляторе и бензопроводе.

Я облегченно вздыхаю и отхожу в сторону.

Из такси выходит пассажир — невысокого роста, коренастый, чем-то неуловимо похожий на таксиста. Закурив, ежась в своем ватнике на ветру, он начинает вышагивать по дороге.

Немного погодя я следую его примеру.

Поравнявшись со мной, человек в ватнике спрашивает:

— Вы первый раз в этих местах?

— Первый, — отвечаю я.

— Приехали издалека?

— Из Ленинграда.

Лицо его расплывается в улыбке, он протягивает руку:

— Значит, мы с вами земляки. Будем знакомы! — И он называет себя.

Так запросто, без затей, обычно знакомятся только в дороге, в поездах: встретились — разошлись.

— Я тоже, можно сказать, ленинградец, за Ленинград воевал в финскую войну… Когда вышел из госпиталя, началась Отечественная. Снова воевал под Ленинградом… Слышали, наверно, про Синявинские болота?.. Страшные места, много моих хороших друзей сложили там голову. Тяжелораненый, я лечился в блокадном Ленинграде, потом там служил до самого окончания войны. Хороший город, хороший народ!..

Я радуюсь его добрым словам о Ленинграде и ленинградцах и уже как своего спрашиваю:

— Интересно, девять шоферов сумеют починить одну «Волгу»?

— А зачем девять? — удивляется он. — Починит один!

— Кто же именно?

— Таксист!

— Но откуда у вас такая уверенность?

— Ну, прежде всего он мой брат. Потом — он шофер первого класса. Затем — он механик, бывший водитель танка. Он любую машину исправит. Не верите?

— Ну, почему же…

— В бою его танк подбили, но он починил! Под огнем — не на мирном перевале! Правда, в следующем бою немцы его танк зажгли прямым попаданием. Брата еле вытащили из танка, и он тоже, как и я, около года провалялся по госпиталям. И не знал ведь, что награжден вторым боевым орденом Красного Знамени! — выпаливает с радостью мой собеседник. — Только третьего дня нашла его награда. Через столько лет!

Я искренне поздравляю его.

— Правда, бывают чудеса? — продолжает он. — Завтра брат будет выступать по телевидению в восемь пятнадцать вечера. Посмотрите, если не забудете. Вот мы и отцу везем телевизор в честь такого события. В подарок! Лучший телевизор, вот с таким большим экраном, опытный образец!

— Это замечательно, что вы не забываете родителей. — говорю я.

— У нас насчет этого строго! — отвечает он и подмигивает мне. — Почти во всем мире слово отца потеряло силу, только у нас — закон!.. Вот видите, где мы живем? — Человек в ватнике показывает на гору Арагац с приклеенными к вершине двумя облачками, хотя небо от края и до края чистое и голубое. — Родился я у подножия Арагаца, там наша деревня.

— Это на высоте двух тысяч метров?..

— Да, поближе к орлам. — Он широко улыбается, и я вижу до зависти крупные и белые зубы крестьянина.

— Но что может здесь расти? — Я смотрю на Арагац, вижу внизу чистенькие домики и небольшие сады, оглядываюсь по сторонам. — Кругом один камень!

— Да, камень, — с печальным видом соглашается мой собеседник. — Что же делать, если все лучшие пахотные земли остались по ту сторону границы?.. Но ничего, армяне научились и на камне растить хлеб! И виноград! И даже персики! Армения ведь вся камень! Из этого камня, известно ли вам, в Ереване сейчас вырабатывается даже волокно! Вы удивлены?.. Да, да самое настоящее волокно! Из него получаются прекрасные ткани. Приедете в Ереван, пойдите в институт химии, там у нас работает младший брат Ашот, он вам все расскажет. — Мой собеседник оценивающе смотрит на меня, говорит со смыслом: — Земля у нас каменистая, но народ коммунистый!..

Я слышу захлебывающийся сигнал нашей «Волги», оборачиваюсь. Мне радостно машет рукой Гарегин Севунц.

Шоферы разбегаются по машинам, как кавалеристы к своим коням.

Бежим и мы с земляком-ленинградцем.

Проносятся, проносятся мимо нашей «Волги»», как нетерпеливые, застоявшиеся кони, «Шкоды» и «МАЗы», «ЗИЛы» и «Победы».

Дрожит от нетерпения и наша «Волга». Вот и она очертя голову бросается вниз по перевалу.

Внизу — Армения со всеми переливающимися красками осенней поры, воспетая на полотнах Мартироса Сарьяна.

1960—1972

В каждый свой приезд в Будапешт я поднимаюсь на гору Геллерт.