В тоне русалки проскользнула легкая обида. Я опять стал превозносить необычность и пикантность соломенной метаморфозы.
— До чего же здорово, что ты до конца своих дней будешь самой собой или снопом. А почем ты знаешь, когда срок наступит?
— Так уж и до конца своих дней… — протянула она, оставив без ответа вторую половину вопроса. — Придется когда-нибудь новым «я» стать, а может быть, и чем-то еще…
Она начала в третий раз стирать мои носки, а ведь они того не заслужили — не такие уж были грязные.
— Я пожелал бы тебе оставаться все той же скромной полоскуньей, — сказал я, просто чтобы что-то сказать. Я так и не постиг смысл ее последней фразы.
— Постараюсь, — вымолвила русалка. — Да тебе-то уж будет все равно… — Она устремила вдаль взгляд своих невинных голубых глаз и немного погодя добавила: — Давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом.
В тот раз мне так больше и не удавалось ничего узнать о начальной и конечной стадиях русалочьих. Когда же я стал упрашивать свою подружку рассказать о формах перевоплощения других русалок, она — добросердечная и покладистая по своей натуре — все-таки согласилась. Она, дескать, не какая-то там трещотка и с другими не очень-то общается, но… кое-что, впрочем, конечно, замечает…
Я узнал, что русалки довольно часто превращаются в серебряные или золотые кольца, а иногда — в золотые кубки либо в золотые часы. Некоторые ее товарки любят оборачиваться в мужчин, но, на ее взгляд, в этом есть что-то непристойное: «Я бы тогда и до тела своего не осмелилась дотро…» Возможности воплощения в животных
тоже довольно широкие: одна ее знакомая из-под Лехтсе проводит свободные от работы вечера и чарующие ночи, обернувшись в лошадь. Это будто бы весьма полезно для нервов; однако, к сожалению, знакомой этой никак не удается найти всадника — и все из-за недоверия и боязни людей. И скромная полоскунья-тряпичница рассказала мне историю, которая довольно хорошо совпадает с записанной О. Хинтценбергом из Лехтсе.
ЛОШАДЬ ПОСЯГАЮЩАЯ (№ 59)
О. Хинтценберг из Лехтсе.
Старый Оолу был на сенокосе возле речки. Завалился вечером спать в сарае один-одинешенек. Остальные косцы домой ушли. <…>
Вдруг слышит: кто-то радостно вскрикивает на холме поблизости. Оолу подумал: «Кто это там так поздно? Может, заблудился? Надо бы в ответ покричать».
Покричал в ответ. На холме снова вскрикнули, но много ближе, чем прежде.
Оолу посмотрел сквозь щель в стене, не видно ли кого. Покричал еще. И тут видит: серая лошадь, вскрикивая, скачет к сараю.
Оолу со страху зарылся в сене. У лошади был звонкий голос, похожий на человеческий. Лошадь подошла к сараю и фыркнула так громко, что стены задрожали. Потом стала бревно грызть. Как раз над Оолу.
Оолу задрожал в сене. Лошадь обежала пару раз вокруг сарая, а потом бултыхнулась с ходу в реку.
Оолу стал смотреть сквозь щели, куда лошадь выйдет, на этот берег или на тот. Лошадь покачалась немножко на воде, а потом под воду ушла. И больше не показывалась.
Оолу со страху заснуть не мог, проворочался в сене до самого утра. Больше уж никогда на ночь не оставался на сенокосе, боялся русалки.
Я выразил искреннее сочувствие: в самом деле, обидно за русалку, которая хочет подставить свой круп лихому всаднику, но всякий раз нарывается на какого-нибудь Оолу, трусливого старика, дрожащего в сене.
Скромная русалка рассказала мне и о других превращениях. Некоторые из них были сомнительного свойства, и я не мог понять, какую радость доставляло славным, грациозным русалкам перевоплощение в окровавленную шкуру коровы или собаки, в барана с человеческой головой или в плывущую (!) по реке известняковую плиту, на которой лежала большая куча лошадиного навоза (такой фортель выкидывала, например, подружка детских лет полоскуньи-тряпичницы из Тыллусте). Русалка вполне со мной согласилась, хотя и сказала в оправдание, что «иной раз просто подмывает постращать этих негодяев, они ведь того заслуживают». Я ей тут же поддакнул. Из многих вариантов метаморфоз я привел бы здесь еще один, который кажется мне достаточно хитроумным и причудливым. И вновь почитаю обязанностью восхититься нашим русалкоклассиком, который знал о нем еще полвека назад. Как же широк был круг знакомств Эйзена и какое ангельское терпение проявил он, дабы уберечь от забвения все эти истории.
РУСАЛКА-РОГАЛИК (№ 96)
И. Проозес из Ору.
Пошел мужик лен вытаскивать из мочила возле реки Ригулди.
Идет берегом и видит: рогалик на земле лежит.
Мужик подумал: «Нельзя его здесь оставлять. Надо прихватить с собой!»
Поднял мужик рогалик. Что за чудо! Рогалик изо всей силы-моченьки влечет мужика в реку. Прежде чем мужик опомнился, он в воде оказался…
Вовсе не рогалик то был, а русалка.
Я признался скромной полоскунье-тряпичнице, что считаю воплощение в рогалик остроумным и прелестным: белая, вкусно пахнущая булочка — в этом таится что-то первозданно-женственное, недаром в песне поется: «Как булка белая была моя невеста, не видел я ее лет триста…»
— Может, тебе бы больше понравилось, если бы я тоже… — начала было русалка.
— Да что ты? Сноп это все-таки нечто… ну, взбадривающее и пышное, — поспешно вставил я и добавил, что трансформация в рогалик, на мой взгляд, заслуживает лишь второго места после соломенного варианта, никак не более того. Кажется, мое пояснение удовлетворило русалку.
— А как ты оборачиваешься?
— Просто нужно сильно захотеть.
— Только и всего?
— Но это очень утомительно, — объяснила она. — Прежде всего, я должна совсем себя лишиться… ну, собрать всю мочь и силу.
— Мочь и силу?
— Я не знаю, как еще сказать… И тогда я какое-то время витаю под знаком этой силы и мочи и все натуживаюсь и натуживаюсь, чтобы стать снопом. После сильной натуги пробегает своеобычная волна,[5] словно котомка по поверхности воды, и тут я сразу становлюсь снопом. Часть силы и мочи всегда еще остается. Она продолжает витать. О ней я уже больше ничего не знаю, когда сама становлюсь снопом. При обратном превращении в русалку мы как бы снова сплавляемся вместе…
Как видно, объяснение давалось ей нелегко. Впрочем, это вполне естественно: ведь даже люди, наделенные от природы поразительным даром скоростного устного счета, не могут объяснить, как они это делают. А уж превращение в сноп или в рогалик, конечно, еще сложнее, где уж его понять простому человеку.
— А я могу взглянуть, какая ты из себя, когда в сноп оборачиваешься?
— Да ты уж не раз видел… — Русалка потупила глаза. — Как-то даже… завалился на меня спать… Когда ты первый раз бродил по берегу реки…
Я взял ее теплую и влажную, еще не высохшую после стирки руку, и мы долго сидели молча.
Заходящее солнце окрасило водную гладь в стыдливо-красные тона. Грудь русалки вздымалась. Над нами щелкал соловей.
Я благодарен скромной полоскунье-тряпичнице за те прекрасные часы, которые мы провели и которые, возможно, ждут нас впереди. До тех пор, пока бьется мое сердце. Благодарен ей также за знания, которые исподволь приобрел. Постепенно я начал осознавать, что у русалок наличествуют жизненные циклы.
Каждое превращение требует некоторой суммарной энергии (вспомним слова русалки, что это «очень утомительно»). Таким образом, со временем возникает положение, при котором русалка не осмеливается больше предпринимать метаморфозы — кто хотел бы окончить свою жизнь снопом? Тогда русалка «совсем себя лишится» (или, по модной терминологии, трансформируется в кварк-русалку) и будет витать под знаком «силы и мочи» до тех пор, пока не встретится с другой кварк-русалкой. Воссоединившись, они могут снова трансформироваться в нормальную русалку и начать новый жизненный цикл. Но кем они станут — одной из прежних, хотя и обновленных, русалок или совсем другой, — сие уже зависит от энергии обеих кварк-русалок. (Советский ученый Руссалкин показал, что таким образом могут возникать совершенно новые виды русалок.)
