— Он, тетя Варь... — Галя резко вытерла ладонью слезы. — Он тоже никогда не понимал, как это я не знаю — что мне надо. А сам он?.. Вы — другое дело, вы своим делом всю жизнь занимались. А он? То на одной работе, то на другой — и всю жизнь одни заседания. Люди работают — и перед ним, видите ли, отчитываются, как они работают. А что он сам делает? Он же, я знаю, он сам ничего не умеет. Даже говорит — и то по чужим бумажкам, все его доклады за него другие пишут. Если б он хоть раз понял, как мне бывало стыдно за него! — Она опять заплакала и опять резко вытерла ладонью слезы. — Все говорит, что для людей старается, — а, вы думаете, он замечает живых людей? Меня после школы все в институт гнал. Хоть в педагогический, хоть в медицинский — не важно в какой, но чтоб обязательно в институт. Ему ничего не стоило устроить меня. А я, тетя Варя, сама не знала, чего хочу и что мне надо. И не захотела — лишь бы в институт, пошла работать продавцом в книжный магазин. Если б вы знали, что у нас дома было: его дочь — и продавец! И вообще... все я не по его думаю, все не то говорю. И с чего это я должна была думать по его!..
— Ну, Галь, он отец тебе, — примиряюще сказала Варвара. — На отца грех вот так обижаться. Ить, наверное, тоже хочет, чтоб было у тебя как лучше.
— Знаете, тетя Варь... — Галя говорила уже спокойней. И как-то так особенно доверительно к ней, к Варваре. — Я вот, честное слово, вы не подумайте: я всегда любила его, и, наверное, и теперь люблю. Но он... как вот вам сказать? Понимаете, он людей не видит. Я это тоже не стану вам зря говорить. Он хочет, чтоб и думали все одинаково — как он, и делали — как это только ему кажется нужным. А что другие, хотя бы вот я, могут думать совсем иначе, — этого он не понимает. Понимаете, он не хочет этого понимать. Вот мы и не уживались с ним.
— И все равно, Галь, не думала я, что ты такая сердитая, — засмеялась Варвара, но этот ее смешок был искусственный. Сказала же она искренне.
— А вы, тетя Варь, не сердитая?
— Так ты, Галь, что ж приравниваешь меня к себе! — ответила ей Варвара. — У тебя жизнь совсем иная, чем у меня или у детей моих. А вот — видишь: не сердитая я, Галь. Брехать не стану, всякое было... я тебе вот рассказывала нынче. А так... И зло, бывало, приходило, и сколько раз вон как обидно было — все было. А проходит время — и вроде забываешь все, и душа отходит. Ить это, Галь, тоже тяжело — всю жизнь зло в себе носить. От зла, Галь, зло и родится, ничего хорошего от него не будет. Я, конечно, не знаю, Галь, твоего отца — тебе самой видней, ты дочь его, может, и правда оно все, как ты говоришь. Да ить, может, он, отец твой, и не сам по себе такой стал, может, работа такая у него — вот он и привык. Дочь ты ему — вот он и хотел, как лучше тебе...
— А вы знаете, что для вашего сына лучше?
— А кто его, Галь, знает, — просто сказала Варвара. — Откуда мне знать. Раньше хотел вот на летчика, да я говорила тебе, как вышло. Теперь вот трактористом работает. С трактором возиться любит, это я знаю. А что ему там еще надо — этого я не скажу тебе, не знаю. Раньше мы знали: отец с матерью на земле сидят — и тебе тут место. А теперь... это-то ты правду говоришь: и сам господь бог не разберет, что кому надо...
На этом как-то и иссяк их разговор.
Хотелось Варваре сказать Гале: не случись с тобой твоя болезнь, милая, вышла б ты замуж, нарожала б детей — и не спрашивала б потом, что тебе надо. Да в положении Гали нельзя было сказать ей этого. А потом: может, и по правде не знает она, эта Галя, что ей надо. Книжки всю жизнь читала — а что книжки, если дела своего на земле не нашла... Вспомнилась — и такой простой и ясной представилась Варваре своя собственная молодость. Не мучилась она: что ей надо, а чего не надо. Бывало, отец с матерью радовались хорошему дню или что урожайный год — и она, Варька-Варюха, радовалась вместе с ними. Мать с отцом с любовью свое дело делали — и она ни о чем другом не думала. Замуж вышла — и вся жизнь наперед видна была. Дети, работа — а что еще человеку?! Делай доброе дело, живи честно своим трудом — и что больше-то надо?! Ить так просто все было... А и их, подумала она и о Гале, и о своем Колюшке, и вообще о молодых, — и их тоже понять надо. И им, старым, нечего сравнивать с собой своих детей, мерить их на свой аршин. Другой жизнь стала — и дети их растут совсем другими. Хоть бы вот она сама, когда молодой была, или Мишка — да и все другие: жили, работали, детей рожали — и все тут. А нынешние — ...умные они. Вот хоть и эта Галя, хоть и ее Колюшка: разные они, конечно, а и чем-то похожи друг на друга. Вон ведь как судят о жизни, сами во всем разобраться хотят. Та же вот Галя: как она даже о родном отце! Что ей — хлеба не хватало, что ли? Или Колюшка ее: зарабатывает хорошо, обут и одет, хата есть — чего б, казалось, по прежней-то жизни, еще надо? А ить чует она: чего-то другого не хватает ему. Да и сама вот, когда смотрела на Галиных друзей: разве не было ей обидно за своего Колюшку, что не так оно у него получилось, как он хотел? А эта вот Галя в институт не захотела — книжки продавать пошла. И не скажешь, что с жиру бесится или еще там какая она — видно же человека. Только... что все это даст им, что? Рожаешь, растишь — надеешься, что хоть дети, может, будут счастливее отца с матерью. А присмотришься вот: нет, и у них тоже трудная начинается жизнь. Голодными не сидят — так чего-то другого не хватает. И правда: поди вот разберись — чего? А и к прежним меркам их не вернешь: нечего им, старым, мерить своих детей старыми мерками. Плохо, если хорошее из того старого не узнают или порастеряют они, а так — нечего их судить, что не похожи они на матерей с отцами. Они, старые, тоже им, своим детям, закавык понаставили — поди разберись! Колюшка ж вон, она-то знает, до сих пор ни Андрею, ни кому там еще за отца простить не может. Мстить он, конечно, хотя бы тому же Андрею, она знает, не будет — а тяжесть все равно в душе носит: поди скажи, когда отойдет она у него. А эта вот Галя — вишь, как на отца: людей, говорит, не видит, — есть, стало быть, и у нее своя мерка и к себе, и к родным отцу-матери. Лежит вот, глаза закрыла — а лоб морщит, думает там что-то свое... Жить-то, бедной, ничего уже осталось, на уколах и держится, кислородную подушку каждый вечер приносят, чтоб надышалась на ночь — а в голове вон что!.. И держится, милая: приступы вон какие бывают, с каждым днем тает как свечка — а держится. Матери только и жалуется на боли, да и то без слез...
Однажды Галя долго и как-то нервно перелистывала какую-то книгу. Она будто искала в ней что-то, нужное ей обязательно, видно, не находила и нервничала. Нашла, минут пять читала, закрыла глаза и шепотом повторила прочитанное. Потом отбросила книгу, села, обхватила руками колени, уставилась куда-то перед собой и опять что-то шептала. По худенькому желтому лицу время от времени пробегали нервные судороги, и Галя встряхивала головой, словно хотела сбросить их.
— Ты о чем это, Галь? — спросила Варвара.
— Ее хочу представить. Смерть. Какая она? — Галя резко повернулась. В глазах ее были страх и какая-то злая беспощадность. — В лицо хочу увидеть ее.
Варвару будто морозом обдало.
— Чего спешишь, милая, — сказала она, успокаивая себя и Галю. — Успеется. Рано или поздно господь всех приберет.
— Тогда зачем, теть Варь? Зачем?
— Что — зачем?
— Все! — Глаза Гали были огромными, ненавистными... и беспомощными. — Рождаться, жить, потом умирать. Зачем все это? Чтоб жить и знать, что тебя опять не будет? Да?.. — Она упала лицом на подушку. Худенькое ее тело билось в рыданиях.
Варвара пыталась что-то говорить ей, как-то успокоить... но и сама знала, что нет у нее сейчас никаких слов для этой Гали. Да она, Галя, и не ждала от нее каких-то слов — Варвара сама это понимала.
И она звонком вызвала сестру.
...И нечем помочь бедной, — думала Варвара. — Только вот уколы и успокаивают ее. А так... Чтоб согласиться со смертью, умереть спокойно — ить это надо жизнь прожить, силы свои израсходовать, детям их отдать. А что у Гали? Ни жизни, ни веры... Да и какая, если разобраться, у людей вера? Вера одна: живи на земле и работай не покладая рук, делай, что тебе на роду написано, будь добрым — может, добром и прорастешь, хотя бы в детях своих. А больше — что?..
