Бабье любопытство никуда не денешь, и Варвара однажды не удержалась, завела с Галей разговор о ее родных.
— Отец с матерью у тебя, Галя, видные люди, — сказала она.
— Мама, теть Варя, хорошая. А отца... — она сморщилась, — я не люблю.
— Чтой-то так? — удивилась Варвара ее признанию.
— А!... — отмахнулась Галя, не желая, видимо, продолжать это разговор. И Варвара не стала больше ни о чем ее спрашивать.
К Гале часто приходили друзья. И подруги, и парни. Приносили ей цветы, конфеты, книги, а то и бутылку вина под халатом пронесут.
Галя, понятно, рада была их приходу. Оживлялась, садилась в постели, быстро приводила себя в порядок. Ей все время казалось, что она плохо выглядит. «Не смотрите на меня!» — просила ребят. Садилась, подтягивая одеяло к шее; а пальцы, все заметнее желтевшие, нет-нет да и пробегали по лицу, будто она хотела найти и скрыть какой-то недостаток... Такой ее больше всего жалела Варвара.
Друзья ее были ребята обходительные, вежливые, но чувствовали себя свободно: ее, Варвары, постороннего для них человека, нисколько не стеснялись. И Варваре нравилось это: и молодцы, что держат себя так запросто. Представляла она своего Колюшку вместе с ними: нет, хоть он у нее и не какой-нибудь там увалень, а так вот держаться, как держатся они между собой, не сумел бы. И что-то обидное за своего Колюшку поднималось в ней: ить не хуже же, не глупее он этих ребят, вполне мог быть таким вот, как они; и читают, видать, много, и поговорить обо всем умеют, — а все-таки не такой он у нее, не сгодился бы он им в компанию. И это вот: что ее сын, поступи он тогда учиться, был бы таким, как эти городские ребята, а теперь все-таки не такой он, каким хотел и мог бы быть, — тут, в этой палате, при виде этих Галиных товарищей, как бы впервые и особенно остро открылось ей, и она задним числом стала понимать многое, чего раньше не понимала в своем Колюшке, когда, бывало, часто видела какую-то затаенную тоску в его глазах. И она думала про себя: что, мол, ладно — пусть он, ее Колюшка, и еще немножко потерпит, пока она будет болеть... а п о т о м пусть делает, как сам хочет: молодой — и все у него еще впереди. И ей хотелось уже торопить время... чтоб пусть уж все быстрее кончалось у нее, чтобы побыстрей освободила она Колюшку — а там пусть уж он сам решает, что ему хочется...
И с этой своей, незаметной для них, завистью смотрела она со своей кровати на Галиных друзей, слушала их бойкие разговоры о каких-то там книжках и фильмах, улыбалась, когда они смеялись рассказанным анекдотам, смысл которых она не всегда успевала понять, и не без некоторого удивления смотрела, как и девчата берут стакан с вином и пьют его, как воду, медленными глотками, с явным удовольствием.
И Галя тоже выпивала немножко вина. Сидит, держит стакан обеими руками и понемножку сосет из него. И даже порозовеет она чуть-чуть, и глаза заблестят — и такая она хорошенькая станет, что Варвара не могла без слез смотреть на нее. И любила она смотреть, как разговаривает Галя: пытается все время улыбаться, а когда соглашается с чем-то — закроет глаза и легонько встряхивает головой. И эта ее улыбка красивых и бескровных губ, эта ее манера так вот закрывать в знак согласия глаза были так просты и хороши — и так нравились они Варваре, что ей казалось, будто она давным-давно знает и любит эту Галю. И когда Галя разговаривала вот так, с улыбкой и этими ее кивками головой, она опять казалась Варваре девчонкой лет шестнадцати, — Гале, Варвара уже знала, шел двадцать первый.
А то бывало: рассмеется Галя какому-то там анекдоту или истории какой — и тут же будто спохватится, прервет смех... и опять будто спохватится и смеется уже через силу, чтоб, значит, друзья и подруги не заметили и не смущались.
Разговаривали они все время или о книжках, или еще о чем — но всегда о постороннем, а ни разу не слыхала Варвара, чтоб друзья говорили с Галей о ее болезни, или обнадежили, что выздоровеет она. Видно, они тоже знали о ней все, потому и не говорили. И хоть было тут в общем-то все правильно, — чем-то и не нравилось Варваре такое их умолчание о самом главном для Гали. Так и представлялось ей, что вот выйдут они из палаты и уже совсем по-другому будут говорить между собой... И Галя тоже, конечно, знает, что́ и ка́к будут они говорить о ней там, на улице. Друзья уходили, подбадривающе кивали Гале, и она кивала им, улыбалась... а в глазах такая была тоска!..
Как-то разговорились они с Галей о ней, о Варваре. Слово за слово — и она рассказала Гале всю свою жизнь. И о матери с отцом, и о муже, и о детях: как растила их, как голодали в сорок седьмом году — ели хлеб из толченых липовых листьев, замешанных на молотой лузге, как потом разъехались дочери одна за другой, а они остались вот вдвоем с сыном. О Колюшке своем рассказала ей. (Галя уже видела его, приезжал в выходной. Колюшка удивился, что мать в новой и такой вот палате, стеснялся Гали, прятал в колени свои темные от мазута руки, все в ссадинах; передачу, что он там принес ей, так и не стал выкладывать на стол, оставил ей вместе с сеткой. И разговора обстоятельного, как там дома, у них не получилось: Колюшка явно стеснялся говорить — и она тоже много не спрашивала его. Да и о себе она ничего толком не могла сказать ему — мешала Галя.)
Галя слушала ее внимательно, с явным интересом... и, видела Варвара, с каким-то своим отношением ко всему, о чем слышала. Она почти не перебивала Варвару, только изредка переспрашивала о чем-нибудь, непонятном ей, или уточняя сказанное Варварой.
— А теперь, теть Варь? — спросила она, когда Варвара замолчала.
— Что, Галь, теперь?
— Ну, как живут там у вас?
— Да так вот и живут. Ты ж, говорила, ездила в колхоз, стало быть, видела. Ну, может, в других местах и по-другому, не знаю. С хлебом, конечно, лучше стало, чтоб, сказать, голодал кто, этого уже нет. А все равно трудно, Галь, брехать тебе тоже не стану. Людей с каждым годом остается все меньше: молодые уезжают, а старые стареют, — а ить работа та же, что и раньше была. Вязать теперь не вяжем — так бурака по два с половиной гектара на бабу, другие девки да бабы молодые — доярками, темно из дома уходят и темно приходят. А ить и дома надо: огород, скотина, дети... День-деньской и крутятся бабы, как белки в колесе. Что и купят себе хорошего одеться — так надеть некогда. Что будни, что праздник — у нас там все одно. Поотошли у нас, Галь, и старые наши праздники. Так, только что напьются мужики, да ребята из города поприедут, драку спьяну затеют — вот тебе и праздник весь...
— Что-то я тебе уж больно плохого наговорила! — спохватилась Варвара. — ...Да ить это все правда, Галь. Может, если б молодые не разъезжались, так оно и веселей бы было. А от нас, старых, много ли теперь толку...
— Ну, а от нас еще меньше! — выпалила Галя с какой-то отрешенной уверенностью.
— Вы молодые — как же это от вас меньше? — не согласилась Варвара.
— Потому что мы сами не знаем, что нам надо, — как уже готовое тут же ответила ей Галя. — Вы ж, теть Варь, знали... — Она больше не спрашивала: она явно приготовилась доказывать, — ...вы знали, что вам надо, и делали, что нужно было. А мы... мы ищем, чем бы это нам заняться! — Она выговорила это с издевкой, зло. — Мы все мечемся: один туда, другой сюда... Себя ищем! Вы вот видели, приходят сюда ко мне: почти все уже с институтами, все такие грамотные, умные!.. А, думаете, кто-нибудь из них знает — что ему надо? И я такая ж была, как они, вы не думайте. Мы не знаем, чего хотим, что нам нужно. А вы знали!..
— Как же это — не знаете? Чего ж знать-то?
— Вот и вы, как мой отец! — вскинулась Галя. Но тут же сдалась, прикусила нижнюю губу. — ...Простите, тетя Варь, я не так хотела сказать. — И у нее выступили слезы.
— Ну что ты, Галь? — обеспокоенно начала утешать ее Варвара. Она не совсем понимала, что происходит с этой Галей, и жалела уже, что такой вот вышел у них разговор. Вон как разволновалась она, бедная, — и из-за чего? Сгубила ее эта проклятая болезнь — вот и нервничает она, говорит, чего, наверно, раньше и не думала.
