Прюитт сразу перешел к сути дела.

— Я вовсе не собираюсь занимать ваши места, — сказал он тихим, ровным голосом. — Если бы я хотел играть на горне, я бы остался там, где был. Даю слово, я не перешёл бы сюда и не стал бы отнимать у вас работу.

— Конечно, — мрачно проворчал Андерсон, переступая с ноги на ногу и не глядя Прюитту в глаза. — Ты так хорошо играешь, что можешь получить мою работу в любой момент, как только захочешь.

— Я это знаю, — сказал Прюитт. Глаза его заблестели от нахлынувшего негодования. — Но я никогда никому не перебегаю дороги. Я так не поступаю, понял? Если бы мне нужна была эта проклятая работа, я не стал бы действовать у тебя за спиной.

— О’кей, — миролюбиво сказал Андерсон. — О’кей, Прю. Успокойся.

— Не называй меня Прю.

Кларк молча стоял рядом, смущенно улыбаясь, переводя взгляд широко открытых глаз с одного на другого, как свидетель аварии, который видит, как человек истекает кровью, но не знает, как поступить, так как боится, что сделает не то, что нужно.

Прюитт хотел сказать, что Холмс предлагал ему эту должность и что он отказался, но что-то во взгляде Андерсона заставило его промолчать.

— Никому не нравится быть просто строевым, и никогда не знаешь, как поступишь в следующую минуту, — нерешительно сказал Андерсон. — Я знаю, что нас и сравнивать нельзя. Ты мог бы легко попасть на мое место, но это было бы нечестно, — Андерсон умолк с таким видом, как будто не все сказал.

— Я не хочу, чтобы ты мучился из-за этого, — сказал Прю. — Можешь быть спокоен, этого не случится.

— Ну что ж… спасибо, Прю, — выдавил из себя Андерсон. — Я не хочу, чтобы ты обо мне думал, что я… я хочу сказать, я не…

— Пошел к черту, — сказал Прюитт. — И не называй меня Прю. Я для тебя Прюитт.

Прю повернулся на каблуках и пошел обратно в спальню. Он поднял лежащую на цементном полу сигарету, которая еще не успела потухнуть, глубоко затянулся и прислушался к шагам на лестнице. Его охватила такая обида, что он схватил несколько карт, разорвал их и швырнул на кровать. Этого ему показалось мало. Он собрал всю оставшуюся колоду и стал методично рвать пополам карты, одну за другой. Все равно они теперь уже никуда не годились. «Хорошенькое начало, ничего но скажешь, — подумал он. — Как будто я собираюсь отнимать у них их вонючую работу».

Он вытащил из кармана мундштук от горна, сел на койку, как бы взвесил его в руке и погладил кольцо большим пальцем. Это был великолепный мундштук, несомненно. Прю никогда не приобретал более ценной вещи за тридцать долларов.

Ему очень хотелось, чтобы поскорее пришла суббота, он смог бы выбраться из этой крысиной норы и уехать в Халейву к Виолетте. Многие ребята хвастаются тем, что у них одна женщина здесь, другая там. Но очень немногие из них действительно имеют хотя бы одну. Они все об этом говорят, пытаясь убедить других и самих себя в том, что имеют роскошных женщин, а на самом деле идут в «Новый Конгресс» или в другой публичный дом и берут там проституток за три доллара. Прю сознавал, что ему крупно повезло, раз у него была Виолетта.

По пути в гарнизонную лавку Кларк несколько раз искоса взглядывал на Андерсона и пытался заговорить с ним.

— Не нужно было так разговаривать с ним, Анди, — выпалил он наконец. — Он хороший парень. Ты же убедился: он хороший парень.

— А то я сам не знаю об этом, черт возьми! — взорвался Анди. — Заткнись ты ради бога. Я знаю, что он хороший парень.

— Ладно, — сказал Кларк. — Идем, а то опоздаем на обед.

— Черт с ним! — раздраженно ответил Анди.

Когда раздался сигнал к обеду, Прюитт спустился вниз и влился в общий поток солдат, направлявшихся к столовой.

С сияющими лицами, вымытыми руками и забрызганной водой рабочей одеждой, они так и просились на плакаты, призывающие юношей вступать в армию. Только присмотревшись к ним внимательнее, можно было заметить черную грязную полосу у них на запястьях пли полосу грязи, которая шла от висков за уши к шее. Они шумели, шутили, толкались. Но все это не касалось Прю, он в этом не участвовал.

Двое или трое из тех, кого он знал, весьма сдержанно поговорили с ним, а потом вернулись к своим товарищам. Седьмая рота представляла собой единое целое, состоящее из многих отдельных людей, но он не входил в их число. Прю ел молча, прислушиваясь к стуку вилок и ножей о тарелки и гулу голосов, время от времени чувствуя на себе испытующие взгляды любопытных.

После обеда все группками по два-три человека брели по лестнице обратно. Оживление, вызванное предвкушением часового перерыва, сменилось неприятным ожиданием сигнала на работу. Вспыхивавшие то тут, то там шутки сейчас же угасали.

Прю вернулся к своей койке, закурил сигарету, бросил спичку в банку из-под кофе, которую приспособил под пепельницу, и растянулся на постели, не обращая внимания на царивший вокруг шум. Так он лежал, закинув руку за голову, дымя сигаретой, когда вдруг заметил приближающегося командира отделения Чоута.

Огромный индеец, медленный в движениях и разговоре, с невозмутимым взглядом и невыразительным лицом, застенчиво улыбаясь, сел рядом с ним на койку. Им бы следовало пожать друг другу руки, но что-то смущало их.

При виде этого великана Прю вспомнил, как они, бывало, встречались у Чоя, спорили там по поводу завтрака. Он смотрел па командира и думал, стоит ли ему напомнить об этом, стоит ли сказать, что он, Прю, очень рад, что попал в его отделение…

Всю прошлую осень, во время футбольного сезона, когда Чоут был освобожден от занятий, почти каждое утро они вместе завтракали в ресторанчике Чоя — два горниста нестроевой службы, Прю и Ред, и большой индеец, освобожденный от учений, как спортсмен-футболист. После того как Прю узнал этого великана с луноподобным лицом, он, как в церковь, регулярно ходил на все игры и встречи, в которых тот участвовал, что, по существу, значило действительно на все, потому что Чоут участвовал в соревнованиях круглый год. Футбол — осенью; здесь Чоут играл в защите и был единственным игроком в команде, который мог выдержать все шестьдесят минут армейского футбола; зимой он играл в баскетбол, и причем тоже в защите, он считался третьим по результативности игроком в полку; летом — бейсбол; весной — легкая атлетика. Чоут отлично выступал и в эстафете, и в метании копья, и в отдельных забегах. В молодости, еще до того как он пристрастился к пиву, Чоут поставил рекорд Филиппинского военного округа в беге на сто ярдов, и этот рекорд все еще не был побит.

За четыре года службы в роте он ни разу не назначался в наряд на работу, и если бы он согласился быть боксером в команде Холмса, то быстро стал бы сержантом. Никто не знал, почему он не переводится в другую роту, где ему было бы лучше, или почему он не станет боксером Холмса; сам он никогда не говорил об этом и продолжал пребывать в седьмой роте — вечным капралом, каждый вечер до бесчувствия напивался у Чоя, так что в среднем три раза в неделю приходилось вызывать человек пять, чтобы увезти его домой на одной из пулеметных тележек.

Его шкафчик был полон золотых медалей с Филиппинских островов, Панамы, Пуэрто-Рико, которые он, когда оказывался на мели, продавал будущим чемпионам гарнизона. Его болельщики и поклонники во всем Гонолулу пришли бы в ужас, увидев, как он с налитыми кровью глазами каждый вечер сидит у Чоя, поглощая пиво в невероятном количестве.

А теперь Прю смотрел на него, думая обо всем этом, и, так как сам не мог выразить того, что хотел, ждал, чтобы Чоут заговорил первым.

— Старшина роты сказал, что ты назначен в мое отделение, — медленно произнес Чоут. — Поэтому я решил зайти рассказать тебе о нашем подразделении.

— О’кей, — сказал Прю, — выкладывай.

— Помкомвзвода — Айк Гэлович.

— Я уже слышал о нем кое-что, — сказал Прю.

— И еще услышишь, — степенно сказал Чоут. — Вот у кого характерец. Он сейчас исполняет обязанности взводного сержанта. Вообще-то у нас взводный сержант Уилсон, но сейчас идут соревнования, и он освобожден от службы. До марта ты вряд ли увидишь его.