Кларк молча, спокойно глядел на труп человека, еще совсем недавно грозно бранившего его.

— Ну ладно, — вдруг произнес Уорден. — Давайте все отсюда… Нечего здесь делать. Возвращайтесь на работу.

Никто не пошевельнулся.

— Слышали, что я сказал?! — прогремел голос Уордена. — Уходите все отсюда. Поглядели, и хватит. Ничего не трогать, пока не придет дежурный офицер.

Солдаты неохотно двинулись из казармы. Лица у всех были недовольные, злые. Они были недовольны не Уорденом, а Блюмом.

— Он но имел права этого делать, — проворчал один.

— По крайней мере здесь, в казарме, — вторил ему другой.

У солдат был такой вид, что казалось, если бы Уорден не сдержал их, когда они столпились вокруг Блюма, они избили бы мертвеца за то, что тот напомнил им о самом страшном, о чем каждый старался не думать.

— И как только у него хватило решимости! — заметил Кларк. — Удивляюсь.

Уорден резко оборвал его и сказал все еще толпившимся вокруг солдатам:

— Ну что ж, если хотите здесь оставаться, так принимайтесь за дело. Берите ведра и мойте пол.

Раздался взрыв недовольства, и солдаты одни за другим стали выходить из казармы.

— Убирать за самоубийцей! Ну уж нет! — бросил один из них.

— Пусть убирает кто хочет, — поддержал его другой.

— Как хотите, — резко сказал Уорден. — Здесь ведь вам ночевать.

Толпа быстро рассеялась. В казарме остались только Уорден и Кларк, потом к ним подошел Никколо Лева.

— Подумать только, ведь всего пару часов назад я ему выдавал ботинки, — горько сказал Лева.

— Как ты думаешь, почему он это сделал? — спросил Кларк.

— Откуда я знаю, — ответил Уорден. — Мне самому иногда хочется повеситься, чтобы не служить в этой дыре. Послушай, Никколо, после того как труп осмотрит дежурный офицер, поручи кому-нибудь из солдат прибрать здесь.

— Я сделаю все сам, — предложил Кларк.

— Один ты не справишься, — ответил Уорден. — Тебе поможет Никколо.

— Ладно, — согласился Кларк. — Хотел бы я знать, зачем он это сделал. Ведь он был чемпионом, получил звание капрала и скоро стал бы сержантом. Я просто не пойму, почему он застрелился.

— Перестань болтать, — оборвал его Лева.

— Сколько же для этого надо силы воли! — продолжал удивляться Кларк. — Мне бы этого не сделать. Интересно, что сказал бы об этом Прюитт?

Прюитт узнал о случившемся три дня спустя, когда его выпустили из карцера. В этот день состоялись похороны Блюма.

Прю выпустили в половине седьмого вечера, как раз после ужина. Пошатываясь от голода и щурясь от света сорокасвечовых ламп, он вышел в караульное помещение, ровно через трое суток и семь часов, после того как сел за стол в столовой, сделал для виду первый глоток и потом стукнул вилкой по тарелке. Теперь Прюитт был совсем иным, чем тогда, когда его посадили в карцер, и его очень удивило, что окружающий мир нисколько не изменился.

Все, что произошло, оказалось не таким страшным, как представлял себе это Прюитт. Он с честью выдержал испытание и гордился этим.

Каждому бараку было назначено определенное время обеда, ужина и завтрака. Тюремным расписанием отводилось всего полчаса на прием пищи. («Времени больше чем достаточно, чтобы поесть», — говорил майор Томпсон.) Поскольку в тюрьме было три барака, то в распоряжении каждого барака имелось всего десять минут. Фактически же было не десять, а только пять, если учесть время на построение до и после еды. Многим заключенным этого времени оказывалось недостаточно, но они знали, что тюрьма не курорт, и все шло своим чередом, точно по тюремному расписанию.

Мэллой советовал Прюитту одно из двух: или быстро съесть обед и попросить добавки — в этом случае ему пришлось бы быстро съесть еще две порции и получить изрядную порцию касторки; или только попробовать еду и сразу же пожаловаться, что она никуда не годится. В этом случае его тоже заставили бы съесть две порции и дали бы касторки. Поэтому Прюитт заранее выбрал второй вариант, рассчитывая, что так легче перенести действие слабительного.

Прюитт еще не справился со второй порцией, когда в столовой появились заключенные из второго барака. Они уселись за стол, не обращая внимания на Прюитта.

Сержант Джадсон лично принес касторку для Прюитта, как только тот кончил есть. По заведенному Фэтсо порядку наказанного заключенного вытаскивали за волосы из-за стола и насильно, сквозь сжатые губы, вливали в него слабительное. Следуя совету Мэллоя, Прюитт не сопротивлялся, и караульным не пришлось держать его за руки, пока Фэтсо вливал ему в рот касторку. Прюитт спокойно выпил все, что было в бутылке. И потом, когда караульные отвели его в «яму», Прюитт твердо продолжал выполнять советы Мэллоя.

В «яме», небольшой комнате, располагавшейся в конце Т-образного коридора, где обычно заключенные подвергались побоям, Фэтсо поинтересовался самочувствием Прюитта. И когда тот ответил, что у него побаливает живот, Фэтсо резко ударил его кулаком по животу. От удара у Прюитта началась рвота — вся доза касторки и весь обед оказались на полу. Пока Прюитт вытирал пол тряпкой, его несколько раз ударяли по лицу, но сильной боли от этих ударов он не почувствовал. Тогда его поставили спиной к оконной решетке, и Фэтсо, которому помогали Турнипхэд и Хэнсон, стал методично избивать его кулаком. К дубинке он прибег только раз, когда Прюитт, упавший от ударов на пол, по смог подняться по приказу Фэтсо и тот дубинкой нанес сильный удар в пах. Па лице Прюитта следов побоев не было, если но считать небольшой царапины. Из «ямы» его сразу отвели в карцер.

Были такие моменты, когда становилось очень трудно сдерживаться и молчать, но Прюитт все время помнил, что это же он сам, а не Анджелло или Мэллой, захотел попасть во второй барак.

Карцер находился в конце правого крыла Т-образного коридора, неподалеку от «ямы». Здесь было всего четыре камеры. В каждой из них имелись кровать из металлических труб и банка, служившая парашей. Три раза в день заключенным приносили хлеб и воду в металлической кружке.

Именно карцера больше всего боялся Прюитт, потому что, как и Анджелло, он не умел действовать по методу Мэллоя. Тяжесть одиночества почувствовал сразу же, как только караульные удалились из камеры. Воцарившаяся тишина тяжелым камнем навалилась на него. Он мог слышать только, как колотилось сердце, как тяжело вздымалась грудь при вдохе. Раньше Прюитт не представлял себе, сколько шума создает живой человеческий организм, и теперь он был напуган.

Вечером, когда ему в первый раз принесли еду, Прюитт решил все же попытаться применить метод Мэллоя. Он решил отказаться от еды и только пить воду.

Отказ от еды не вызвал у Прюитта никаких трудностей. Позже он объяснял это тем, что очень устал и ему было все равно что делать. Правда, сначала ему никак не удавалось отогнать ненужные мысли, но в конце концов он с этим справился. Последняя мысль, которую Прюитт отогнал, была мысль о том, как легко ему удалось воспользоваться методом Мэллоя и как странно, что этого не мог сделать Анджелло. В следующую минуту Прюитт впал в забытье.

Несколько минут спустя кто-то открыл дверь карцера и потряс Прюитта за плечо. Он очнулся. Открыв глаза, Прюитт увидел перед собой сержанта Джадсона.

— Привет, Фэтсо, — улыбнулся он.

За спиной Фэтсо кто-то кашлянул. Фэтсо сильно ударил ладонью по лицу Прюитта.

— Упрямец, — резко сказал он. — Еще один упрямец. А как тебе поправится пробыть здесь еще три дня?

Прюитт усмехнулся.

— Можно и еще три дня. Ведь прошли, кажется, всего одни сутки? Мне снился такой приятный сон…

— Упрямый болван! — сказал Фэтсо и снова дал Прюитту сильную пощечину. — Вставай, хватит валяться!

Когда Прюитта вывели из карцера, он увидел у двери девять кусочков хлеба и понял, что трое суток уже истекли.

— Запомни, упрямый болван, — сказал шедший рядом с Прюиттом Фэтсо, — я видел и не таких, как ты. Не думай, что голодовка сокращает срок пребывания в карцере. Все равно будешь сидеть столько, сколько заслужил. Ты отсидел трое суток, — подчеркнул Фэтсо, — да еще три часа лишних, потому что я был занят и не мог прийти за тобой. Будь моя воля, ты сейчас снова отправился бы на трое суток. А голодовкой нас не испугаешь. Нам этот прием известен.