И в Греции находились люди, которые требовали унич­тожения всего института. „Бог всех нас создал свободными; природа никого не сделала рабом", — говорит оратор Алкидам, ученик Горгия, у которого он, несомненно, заимствовал этот взгляд, представляющий логический вывод из учения софистов о превосходстве естественного права над человече­скими законами. Правда, это радикальное требование не мог­ло рассчитывать на успех в такую эпоху, когда промышлен­ность основывалась почти исключительно на рабском труде, — тем более что большая часть рабов в греческих государст­вах состояла из варваров, которых считали низшими сущест­вами, самой природою обреченными на рабство. Но в одном отношении агитация в пользу человеческих прав не осталась безуспешной. То жестокое военное право, которое обращало врага в раба победителя, начало терять почву в общественном мнении, по крайней мере поскольку дело шло о греках. Когда в 427 г. отложившийся союзный город Митилена снова поко­рился Афинам, то в первую минуту ожесточения народ по­становил казнить взрослых граждан города, а женщин и детей продать в рабство, но на другой же день отменил это решение и оставил митиленцам жизнь и свободу. Спартанский адмирал Калликратид после взятия Метимны в 406 г. не лишил свобо­ды ни одного из граждан города. Так же поступил в следую­щем году Лисандр, взяв Лампсак. Правда, эти начала далеко еще не достигли всеобщего признания, но первый шаг к вы­работке более гуманного военного права был сделан.

Демократическое движение должно было отразиться и на положении женщин. Совершенно неправильно думать, что положение греческой женщины в классическую эпоху было унизительно или даже ухудшилось со времени Гомера. На­против, мы уже видели, что в VII веке покупка невесты вы­шла из употребления и что, наоборот, невесту стали снабжать приданым. Но до V столетия обращали внимание только на законное происхождение невесты и не придавали никакой цены тому, пользовалась ли семья ее матери правом граждан­ства в государстве. Как у Гомера микенец Агамемнон предла­гает свою дочь в жены фтиотийцу Ахиллу, как Гектор женит­ся на девушке из мисийских Фив, так еще мать Клисфена бы­ла родом из Сикиона, а мать Кимона — дочерью фракийского князя, и, однако, никому не приходило в голову оспаривать принадлежность того или другого к числу полноправных афинских граждан. Теперь дело изменилось. В 451—450 гг. по предложению Перикла было постановлено, что правом афинского гражданства должен пользоваться только тот, чьи отец и мать были полноправными гражданами; такие же зако­ны были изданы и в остальных греческих государствах, так что с этих пор нужны были особые договоры, чтобы браки между гражданами различных государств могли считаться законными.

Если в некоторых отношениях эти законы и носят реак­ционный характер, то, с другой стороны, они свидетельству­ют о том, что женщина стала пользоваться большим уважени­ем. Действительно, в Спарте женщины задавали тон в обще­стве, и значительная часть имущества находилась в их руках. Свободное обращение между полами, которое господствовало здесь, представляло большой соблазн для греков из других областей. В Афинах, в Ионии и вообще в большей части Гре­ции деятельность женщин ограничивалась преимущественно домашним хозяйством; но в этой области они отлично умели отстаивать свое господство, и не одна из них держала мужа под башмаком. Кто женился на богатой женщине, тот не раз имел случай убеждаться, что потерял свою свободу. В резком противоречии с этими фактическими отношениями стояла юридическая зависимость женщины от мужчины, и это про­тиворечие сильно давало себя чувствовать. Многие сознавали необходимость эмансипировать женщин, и этот вопрос, оче­видно, часто обсуждался в Афинах, если Аристофан мог сде­лать его предметом своей прелестной пародии в „Женщинах в народном собрании" Просвещенные люди понимали, что прежде всего необходимо преобразовать систему женского воспитания, потому что именно то новое образование, кото­рое распространяли софисты, способствовало увеличению пропасти между полами. Характерно, что V столетие уже не произвело ни одной выдающейся поэтессы. Правда, это тре­бование легче было поставить, чем осуществить, потому что при господствовавших социальных предрассудках греческая девушка не имела никакой возможности приобрести высшее образование, если не хотела переступить границ общеприня­той морали, — шаг, которого ни одна женщина не может сде­лать безнаказанно.

Однако находились женщины, которые имели достаточ­но мужества, чтобы пренебречь этими предрассудками и вступать в школы софистов; общество смотрело на них, ко­нечно, как на гетер, и в известном смысле они обыкновенно оправдывали это название. Мужчины были, разумеется, оча­рованы этим новым явлением; здесь они находили то, чего напрасно искали дома — развитое и интересное женское об­щество. Таким образом, эти гетеры сделались оживляющим элементом греческого и в особенности афинского общества; в их приемных собиралась не только „золотая молодежь", но и великие философы, художники и государственные люди; да­же сам Сократ не пренебрегал их знакомством. Конечно, мы не должны прилагать к этим женщинам мерки общепринятой морали; они действительно были эмансипированы во всех отношениях; но не следует также забывать, какое могущест­венное влияние они имели на культурное развитие Греции. Они впервые снова показали грекам идеал образованной женщины, и если гречанка эллинистической эпохи снова сде­лалась подругой и сотрудницей мужа, то это была опять-таки заслуга гетер; раз эта цель была достигнута, их руководящая роль в обществе должна была кончиться.

Самой знаменитой из этих эмансипированных женщин V века была красивая и талантливая милетянка Аспасия. Она переселилась в Афины между 450 и 440 гг. Здесь она сумела настолько привязать к себе правителя государства, Перикла, что он ради нее бросил свою знатную жену. Дело, конечно, не обошлось без болыцей"о скандала, и комедия беспрестанно возвращалась к этой благодатной теме; но Перикл все-таки добился того, что большая часть афинского общества призна­ла Аспасию равной себе и что даже женщины из лучших фа­милий города не стеснялись посещать ее собрания. Правда, при господствующих предрассудках это подвергало опасно­сти их доброе имя, и обвинение, которое позже предъявил против Аспасии Гермипп, основывалось отчасти именно на том, что она склоняла свободных афинянок к безнравствен­ному образу жизни. Во всяком случае Перикл не мог сделать ее своей законной женою, потому что между Афинами и Милетом не существовало эпигамии; но сын, которого родила ему Аспасия, был позже признан законным и, несмотря на сильное противодействие, достиг высшей должности в госу­дарстве — стратегии.

Характерно, с какой легкостью Перикл переступил гра­ницы общепринятой морали. Он действовал в этом отноше­нии совершенно в духе своего времени; перед естественным правом любви должны были отступить все права брака, осно­ванные на человеческих законах. Вообще основное стремле­ние этого века — освободиться от всякого принуждения, в какой бы форме оно ни проявлялось, и, может быть, никогда более этот идеал не был осуществлен в такой степени, как в Афинах IV века. Здесь господствовала, прежде всего, неогра­ниченная свобода слова; афиняне справедливо гордились ею и предоставляли ее отчасти даже метекам и рабам. Даже на сцене долгое время можно было поносить и осмеивать любо­го гражданина, каково бы ни было его общественное положе­ние; закон 440 г., ограничивший эту свободу, был отменен уже через три года. Но позже (426 г.?) было запрещено, по крайней мере, выводить на сцену под собственными именами магистратов, еще находящихся в должности; в общем же ко­медия по-прежнему сохраняла право критиковать сущест­вующие порядки. И вообще закон лишь настолько вмешивал­ся в частную жизнь граждан, насколько это было безусловно необходимо. Вольность, которая вытекала отсюда, имела, ко­нечно, и дурные стороны, но она была во всяком случае не­сравненно лучше мелочной полицейской регламентации оли­гархических государств, не говоря уже о военной дисциплине Спарты.