— Рублей двести с небольшим.

— А сам Цветков должен вам что-нибудь?

— Должен две тысячи рублей… Обращается раз ко мне Яковлев и говорит: «Выручи господина Цветкова, дай ему две тысячи^ он имение покупает». — «Чего ж он сам не скажет мне?» — спрашиваю я. «Ну, ему неловко, — отвечает Яковлев, — ведь он главный бухгалтер». Дал я две тысячи рублей и взял векселя. Только он не платил… Да-с… Ну, конечно, подавать в суд на Цветкова нельзя было, — ведь тогда, значит, мне пришлось бы распроститься с местом и поблагодарить Балтийскую дорогу за ее хлеб-соль… Так и не получил денег.

— Давно Минаев состоит в артели? — спросил присяжный поверенный Карабчевский.

— Лет двадцать пять.

— Во время перехода дорог в казенное управление все было в порядке?

— Все.

— Одолжал ли Минаев деньги служащим?

— Бывало… рублей по двадцать — тридцать.

Жизнь Минаева, по словам свидетеля, была вне всяких подозрений. Квартиру он занимал скромную, а обедать обыкновенно ходил к сестрам. Артель решительно ни в чем предосудительном не могла его заподозрить.

— Может ли быть, чтобы Минаев присвоил себе шестьдесят или семьдесят тысяч рублей? Вы поверили бы этому? — продолжал спрашивать защитник.

— Если бы это было, то, наверное, он позволил бы себе что-нибудь лишнее, — говорил Семенов.

Судя по свидетельским показаниям, Минаев был вполне зависим от воли главного бухгалтера. Вопреки заявлению бухгалтера, он решительно отрицал, что Цветков брал у него деньги в форме частного долга.

— Бухгалтер выдавал расписки на имя правления, — какой же это частный долг?! — протестовал кассир-подсудимый.

В числе других сумм оказались также растраченными и деньги с концерта, устроенного в пользу железнодорожного общежития, — около 3 000 рублей.

Судя по некоторым данным, в управлении Балтийской и Псково-Рижской железных дорог одно время царили самые «милые» порядки и казенными суммами не пользовался только ленивый.

— Брали все, кто хотел, — коротко объяснил Минаев агенту сыскной полиции, когда тот явился арестовать его.

Бывший агент сыскной полиции Лукащук узнал о растрате от самого старосты биржевой артели и немедленно навестил железнодорожное управление.

— У вас, говорят, растрата? — обратился он к главному бухгалтеру.

— Нет, не может быть! — запротестовал Цветков.

Минаева агент не застал в квартире и нашел его ночевавшим у родственника.

Увидев господина Лукащука, кассир-артельщик с легким вздохом сказал:

— Слава Богу, — я ожидал, что меня арестуют! Конец моим мучениям! Вчера хотел было броситься с Николаевского моста в воду. Я не так виноват, как думают, — на свои надобности я растратил только пять-шесть тысяч рублей.

Из кассы, по словам Минаева, выдавались деньги многим лицам под ордера и простые записки. Часть этих документов кассир представил агенту сыскной полиции; некоторые же более важные бумаги оказались разорванными.

— Раньше я намеревался лишить себя жизни и потому порвал несколько записок, — признался Минаев.

Большая часть денег, по его мнению, должна была попасть в карман главного бухгалтера. Помимо того, кассиру остались должны и многие служащие на Балтийской дороге.

Когда господин Лукащук узнал, сколько расходуется на канцелярские принадлежности в бухгалтерии, — он прямо был поражен.

— Что ж, у вас чернила пьют, как чай, что ли? — изумлялся он.

— Не говорил ли вам Минаев, что, выдавая деньги под некоторые документы, он знал, что они ничего не стоят? — задал вопрос присяжный поверенный Аронсон, обращаясь к агенту сыскной полиции.

— Нет, не упоминал.

— А что за квартира была у Минаева? Хорошая? — в свою очередь, осведомился присяжный поверенный Карабчевский.

— Очень неприглядная. Он занимал маленькую комнатку с одним окном, выходившим к стене дома. Обстановка была скудная.

Из рассказов других людей агент сыскной полиции узнал, что Минаев, несмотря на свой пожилой возраст и седину, сошелся с бывшей цветочницей из «Альказара» и поддерживал с ней интимные отношения. Родные Минаева говорили про него, что он — добрый, отзывчивый человек, охотно помогал всем и щедрой рукой раздавал деньги направо и налево. Больших, крупных денег у него никогда не видели, и сам господин Лукащук не может поверить, чтобы Минаев на свою скромную жизнь растратил шестьдесят или семьдесят тысяч рублей.

— Судя по результатам дознания, я считал, что деньги остались не у Минаева, — пояснил, между прочим, агент сыскной полиции.

— Начальник дорог почему-то старался, чтобы вы скорее ушли, и не желал вашей помощи? — спросил у него присяжный поверенный Аронсон.

— Да, это по всему было видно, — последовал ответ.

Когда агент сыскной полиции сообщил о растрате покойному инженеру Глазенапу, последний был, видимо, взволнован этим известием и стал заступаться за главного бухгалтера.

— Не может этого быть, я сам знаю Цветкова за хорошего, безупречного человека, — уверенно возражал он.

Показания сослуживца Цветкова, бухгалтера Самохвалова, первоначально касались, главным образом, счетовода Яковлева.

Свидетелю-бухгалтеру, служащему в управлении Балтийской и Псково-Рижской железных дорог около 23 лет, случайно пришлось обратить внимание на странное явление с некоторыми наложенными платежами: они по два раза оплачивались!

— Что это такое? — начал допытываться он у Яковлева.

— Не знаю, — равнодушным тоном ответил тот.

— Но ведь за это с вас же спросят! — говорил Самохвалов.

Излишне переплаченных денег по наложенным платежам оказывалось тогда на сумму 19 000 рублей, и после некоторого колебания Яковлев заявил, что он внесет от себя 17 000 рублей, а остальные 2 000 будут пополнены артелью.

— Я доложу о нашем разговоре начальнику, — предупредил Самохвалов.

Счетовод хладнокровно отнесся к этому.

На другой день в газетах проскользнул слух об обнаруженных на Балтийской дороге злоупотреблениях, и после этого Яковлев передумал вносить 17 000 рублей.

— Все равно мне придется фигурировать на суде, — объяснил он бухгалтеру.

— Сколько Яковлев получал жалованья? — заинтересовался присяжный поверенный Аронсон.

— Шестьдесят рублей.

— Он был очень богатый?

— Да считался состоятельным человеком, — говорил свидетель-бухгалтер.

Своим знакомым Яковлев обыкновенно рассказывал, что он счастлив в игре и ему приходится иногда выигрывать по 200–300 рублей за вечер.

С своей стороны, присяжный поверенный Карабчевский осведомился — какие отношения были у Минаева с Цветковым.

— Как подчиненного, — объяснил Самохвалов.

Опрос свидетелей производился очень медленно ввиду множества защитников и гражданских истцов.

Артельщик Луковской, занимавшийся сбором денег, объяснил, что часть денег, прежде чем поступить в кассу, оставалась в руках главного бухгалтера. Цветков брал деньги, по большей части, под расписку, обещая составить соответственный ордер на следующий день. Минаев попытался было однажды прекратить такую неправильную выдачу денежных сумм, но получил строгое «внушение» со стороны главного бухгалтера.

— Мужик! — сердился Цветков. — Ты на бирже можешь распоряжаться, а не здесь…

Кассиру оставалось только извиниться перед бухгалтером.

В отношении Минаева обнаружилось, что при каждом получении станционной выручки он брал из нее часть денег и, пополняя предшествовавшую выручку, отсылал ее в банк. Таким образом, бывший по кассе недочет легко замаскировывался.

Присяжный поверенный Карабчевский спросил одного из свидетелей — служил ли Минаев на железных дорогах до перехода их в казенное управление.

Свидетель отвечал в утвердительном смысле.

— А бывали ли у него тогда растраты?

— Нет.

— Числился он в то время кассиром, или, может быть, был еще другой, самостоятельный кассир, не из артельщиков? — с своей стороны задал вопрос присяжный поверенный Аронсон.

— Да, был особый кассир… Минаев, собственно, тогда не был кассиром.