— Да, я виновен, но только не могу с уверенностью сказать — желал ли я убить Андреевского, когда стрелял в него… утверждаю только одно, что я действительно был выведен из себя его поведением, — ответил подсудимый.

Среди других свидетелей в суд был вызван и сам потерпевший. Человек неопределенных лет, с вульгарной внешностью, он не производил особенно благоприятного впечатления. По его развязному объяснению, он женился только потому, что «старушка была богата, а ей было скучно». Браком этим, очевидно, возмущался ее племянник, который с первых же дней свадьбы стал во враждебные отношения к Андреевскому.

— Я очень желал сойтись с Богдановым, но не мог этого достигнуть: он меня невзлюбил, — откровенно признавался потерпевший.

По свидетельским показаниям, Андреевский часто кутил и вообще вел беспорядочную жизнь.

— Да, я люблю кутить, — не отрицал и он, — я много пью, но, может быть, это наследственное: мой отец тоже много пил и кутил… он имел двадцать тысяч десятин земли и все прожил.

Свидетели, в общем, дали далеко не лестную характеристику Андреевскому. Жена его при первом муже жила обыкновенно мирно и спокойно; когда же вышла вторично замуж, то в доме ее поднялся невообразимый кавардак.

— К Андреевским даже знакомые перестали заходить, — говорил один из свидетелей. — У них были вечные ссоры, скандалы и пьянство…

Чересчур вольное поведение Андреевского выводило иногда из терпения и его жену. Дворнику ее однажды пришлось быть очевидцем оригинальной сцены: поздно вечером Андреевский вернулся откуда-то со своей женой домой; супруг был навеселе и с чувством пел романс «Я обожаю», а супруга, ничем не смущаясь, била его в это время по щекам.

В качестве эксперта на суд был приглашен известный оружейник Лежен, который пришел к заключению, что отобранный у подсудимого револьвер — почти игрушечного типа и представляет опасность лишь при самых исключительных обстоятельствах.

По окончании судебного следствия товарищ прокурора Попов выступил с обвинительной речью против подсудимого. По мнению обвинителя, в данном деле можно принять во внимание и вспыльчивость молодой натуры, и возмущение предосудительными поступками потерпевшего, но лишь при том условии, если бы последовал только один выстрел. Богданов же, однако, выпустив пулю, не образумился и спустил курок во второй раз, в третий… Поэтому нельзя сказать ему: «Нет, не виновен», — он все-таки должен понести ответственность за покушение на убийство по несчастному стечению обстоятельств.

В свою очередь присяжный поверенный Захарьин, выступавший со стороны потерпевшего по иску в 45 рублей за его простреленный пиджак, старался реабилитировать честь Андреевского от неосновательного, по его мнению, обвинения в пьянстве и предосудительных поступках.

Защитник подсудимого присяжный поверенный Марголин произнес прекрасную, захватывающую по своему содержанию речь. Блестяще владея словом, с живыми, образными сравнениями, он подробно анализировал все то, что было сказано товарищем прокурора и его невольным помощником — гражданским истцом. Доказывая невозможность убийства из почти игрушечного, по словам экспертизы, револьвера, защитник вместе с тем обратил внимание присяжных заседателей на отсутствие в судебном следствии точных указаний на рану потерпевшего.

В заключение своей речи присяжный поверенный Марголин меткими штрихами набросал параллельные характеристики подсудимого и его «жертвы». Кто из них заслуживает больше симпатий — должны были решить сами присяжные заседатели.

После краткого совещания присяжные заседатели вынесли В. Богданову оправдательный вердикт.

Осенью 1901 года в санкт-петербургской судебной палате было рассмотрено редкое дело о расхищении дворянских опекунских сумм.

В 1897 году должность председателя санкт-петербургской дворянской опеки временно исполнял князь А. Д. Львов. 18 июля к нему возвратился вдруг казначей опеки Теофил Пржиленцкий и стал настоятельно просить четырехдневный отпуск. Ничего не подозревая, князь удовлетворил его просьбу, и казначей перестал являться на службу. Прошло более четырех дней, и о Пржиленцком не было ни слуху ни духу.

30 июля стало наконец известно, что казначей скрылся из Петербурга, захватив с собою и ключи от опекунской кассы. Ввиду этого, по распоряжению присутствия опеки, ее денежный шкаф был вскрыт, и в нем, по проверке ценностей, не оказалось 18 282 рублей наличными деньгами и на 127 980 рублей процентных бумаг. Очевидно было, что недобросовестный казначей, забрав опекунские суммы, поспешил скрыться с ними за границу. Против Пржиленцкого было возбуждено уголовное преследование, но место пребывания его, несмотря на тщательные розыски, не удалось открыть, и следствие пришлось приостановить.

Санкт-петербургский губернатор граф С. А. Толь немедленно же поручил вице-губернатору генерал-майору Н. А. Косачу обревизовать делопроизводство опеки и выяснить порядок хранения в ней денежных сумм. После этой ревизии губернское правление признало, что члены дворянской опеки граф Кронгельм, надворный советник Ф. А. Леве и коллежский асессор А. К. Бодиско являются виновными в неисполнении циркулярного предложения губернатора о хранении опекунских капиталов, в недостаточном наблюдении за казначеем относительно исполнения им предписания опеки о взносе денег в Государственный банк и в малом надзоре за кассой опеки, благодаря чему отчетные журналы представлялись казначеем в присутствие опеки без всяких оправдательных документов. Помимо того, граф Кронгельм, будучи заведующим казначейской частью опеки, не присутствовал при вскрытии и вкладывании в кассу опекунских сумм и, по закрытии кассы, не опечатывал ее. Передавая казначею процентные бумаги для каких-либо операций, граф обыкновенно не наблюдал за действиями казначея и не следил за своевременной передачей ему процентных бумаг, подлежавших отсылке в Государственный банк, упуская в то же время из виду прием и запись в казначейских книгах поступавших с почты ценностей.

Основываясь на этих данных, повлекших за собой расхищение более 146 000 рублей опекунских денег, губернское правление нашло, что ответственность за все это должна всецело падать на бывшего санкт-петербургского уездного предводителя дворянства генерал-майора Г. Н. Елисеева как председателя дворянской опеки, на временно исправлявшего его должность князя А. Д. Львова и на членов опеки графа Кронгельма, Леве и Бодиско. Ввиду этого все они были привлечены к уголовной ответственности.

На предварительном следствии обнаружилось невозможно халатное ведение дел дворянской опеки. Бухгалтерские и другие книги составлялись неисправно, в реестрах попадались недомолвки и пробелы, а алфавитный указатель, никем не скрепленный и совершенно растрепанный, не заключал в себе перечня всех опек. Мало того, в бухгалтерских книгах встречались такие пропуски, благодаря которым решительно нельзя было определить с точностью ни имущества, ни денежных сумм дворянской опеки.

Опекунская касса находилась в самой казначейской комнате и отпиралась обыкновенно или казначеем, или же его помощником, смотря по тому, кто раньше приходил на службу. Сколько хранилось в ней денежных сумм — этого никогда нельзя было точно установить, так как кладовых записок ни у графа, ни у казначея не было, а делопроизводство велось крайне беспорядочно. Обыкновенно Теофил Пржиленцкий делал в опеке все, что хотел, и в денежных делах ее являлся полным хозяином.

Документы опекаемых лиц, их векселя и расписки, хранившиеся в шкафу, были найдены в страшном беспорядке.

Кладовой опеки казначей также бесконтрольно распоряжался и только один имел в нее доступ.

В то время как Пржиленцкий являлся фактическим хозяином дворянской опеки, деятельность ее членов носила чисто формальный характер и сводилась, главным образом, к приему посетителей. Контроля над служащими решительно никакого не было, и все делопроизводство шло по исстари заведенному, рутинному порядку. Только раз в месяц члены присутствия крайне поверхностно ревизовали кассу. О внезапной же ревизии никогда не было и помину.