Затем, когда Аделаида сбежала от него в Москву, он снова явился к покинутой сожительнице.

— Прости… То было только увлечение, а теперь оно прошло, — стал оправдываться он.

Освальд опять сошлась с ним — и опять появилась соперница. На этот раз связь окончательно порвалась, и Газе женился.

— Какое у вас чувство осталось к подсудимому? Дружба? Любовь? — задал вопрос председательствующий.

— Я его и теперь люблю, — с грустью ответила Освальд.

Она настойчиво утверждала, что Газе никогда не пытался воспользоваться ее деньгами. Если он и занимал иногда мелкие суммы, то вскоре возвращал. Аделаида же нисколько не любила его, и все желание ее сводилось лишь к одному — выйти замуж. Расставшись с Освальд, подсудимый писал ей: «Я сделал по отношению к тебе подлость, а та св… терзает меня». Продолжая любить Газе, молодая женщина страдала за его разбитую жизнь, за его неудавшийся, тяжелый роман. Встреча с ним на суде очень сильно подействовала на Освальд, и с ней сделался нервный припадок. Ввиду ее болезненного состояния, суд принужден был ограничиться кратким опросом.

После разрыва с мужем Аделаида повела далеко не скромный образ жизни. По словам ее квартирных хозяев, мещан Королькевичей, молодую «соломенную вдову» начал утешать в одиночестве пожилой офицер, посещения которого имели интимный характер. Навещали ее также и другие мужчины, делая, по большей части, поздние визиты. При этом молодая женщина старалась обыкновенно, чтобы в комнате у нее находился только один гость и не мог бы встретиться с кем-либо из других мужчин. Временами у нее совсем не было денег, а затем вдруг появлялись более или менее крупные суммы. Иногда даже в квартиру Королькевичей неизвестно от кого присылались деньги чрез посыльного, с просьбой передать их Аделаиде Газе.

Странное поведение квартирантки не могло понравиться Королькевичам, и они дали понять ей об этом. Аделаида стала извиняться и сообщила под секретом, что таинственный офицер — один из ее покровителей.

— Мог ли муж заподозрить ее в чем-либо предосудительном? — спросил председательствующий у свидетеля Королькевича.

— Безусловно, мог… Поведение ее было просто неприлично, — подтвердил свидетель.

Так же нехорошо отзывалась об Аделаиде и одна из ее бывших знакомых, госпожа Шкулевич. На допросе у судебного следователя эта свидетельница рассказывала, что Газе — жестокий человек и возмутительно обращался со своей женой, нередко выгоняя ее из дому. После, однако, она почувствовала угрызения совести и, не будучи в силах сдерживаться, открылась во всем своему знакомому:

— Что мне делать? Я мучаюсь и невыразимо страдаю от того, что, по просьбе Аделаиды, говорила ложь относительно ее мужа, — обратилась она к нему за советом.

— Признайтесь судьям, что вы сказали у судебного следователя неправду, — посоветовал ей знакомый.

Вызванная в окружной суд, она действительно созналась, что дала раньше заведомо ложное показание против Газе.

— На самом же деле, — объяснила она, — во всем виновата только Аделаида, которая нарочно раздражала своего мужа, чтобы иметь возможность уйти от него.

Как обнаружилось на суде, Шкулевич находилась в последнее время в ссоре с женой подсудимого.

По словам свидетельницы, Аделаида, узнав от кого-то, что она решилась раскрыть всю правду, озлобленно набросилась на нее и поколотила.

— Теперь одним свидетелем меньше будет, — говорила она при этом.

Во время знакомства с своей будущей женой Газе занимался, между прочим, агентурой от имени рекламной фирмы Моньена по сбору объявлений для расклейки в вагонах различных конно-железных дорог и в омнибусах. По-видимому, Газе пользовался большим доверием владельца этой фирмы, и последний охотно выдал ему несколько сот рублей на свадьбу, в виде аванса. Про свою невесту Газе говорил тогда, что она

Происходит из именитой семьи Араповых и владеет солидным состоянием.

В бумагах его при аресте были найдены, между прочим, довольно интересные письменные документы. Газе любил в свободное время пофилософствовать о тщете жизни. В своих записках он то предается различным воспоминаниям о прошлом, то горько сетует на разбитое семейное счастье. В его освещении разыгравшихся событий он является только благородной жертвой людской пошлости, а жена — коварной сиреной с прекрасным лицом, но гадкой душонкой.

В аллегорической сказке «Лисица и Заяц», написанной Газе с литературным талантом, изображается краткая история его жизни:

«Жила-была на свете хитрая лиса, которая, кроме пушистого хвоста и красивой, хотя и помятой мордочки, ничего более не имела. В лесу за ней волочились все звери, в компанию которых случайно попал и глупый заяц. Между тем лиса была клейменая и хотела вывернуть свою шкуру. Не долго думая, она так окрутила глупого зайца, что он отрекся от своей веры и родных, и вышла за него замуж. В результате лиса оказалась злым вампиром, и влопавшийся заяц принужден был продать свою душу черту».

Нетрудно понять, кого подразумевал автор этой сказки.

Наконец, в своей «исповеди» Газе подробно описывает все обстоятельства, приведшие его роковым образом на позорную скамью подсудимых. Само собой разумеется, что к самому себе он относится несколько пристрастно.

Судебное следствие закончилось только на третий день, и, основываясь на его данных, товарищ прокурора Христианович поддерживал обвинение против Газе.

Наоборот, защитник последнего, присяжный поверенный Адамов, произнес горячую речь в оправдание подсудимого. По его мнению, в данном деле существуют три начала: закон человеческий, закон нравственности и закон природы, имеющий перевес над всем. В своих действиях Газе был ослеплен страстью любви, и это довело его до скамьи подсудимых. В то время как сама Аделаида Газе на суде грозно мстила мужу, — за него стоит написанное им письмо к отцу Иоанну Кронштадтскому. Если бы оно дошло по своему назначению, Газе не совершил бы тогда своего преступления, так как получил бы от уважаемого пастыря нравственную поддержку. Опираясь на евангельский завет, присяжный поверенный Адамов просил «милости, а не жертвы».

После совещания присяжные заседатели признали Газе виновным в покушении на убийство жены с заранее обдуманным намерением.

Резолюцией суда он был приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на четыре года.

В санкт-петербургской судебной палате, с участием сословных представителей весной 1903 года в течение десяти дней рассматривалось интересное дело о злоупотреблениях на Балтийской и Псково-Рижской железных дорогах.

Зал судебного заседания был переполнен. На нескольких столах и на полу в качестве вещественных доказательств лежали огромные кипы конторских книг, разных документов. Скамью подсудимых занимали: бывший главный бухгалтер железнодорожного управления Виктор Цветков, счетоводы Павел Кириллов и Александр Яковлев, кассир Василий Минаев, запасный старший телеграфист Николай Вдовин и штабс-капитан запаса Иван Кованько, обвинявшиеся в растрате казенных денег. Перед ними находился целый ряд представителей адвокатуры.

Защитником главного подсудимого В. Цветкова выступал присяжный поверенный Аронсон и со стороны В. Минаева — Карабчевский; П. Кириллова защищали Волькенштейн и Самуильсон, Н. Вдовина — Булавинцев и Гольдмерштейн, А. Яковлева — Маргулиес и Яблоновский и И. Кованько — Грузенберг. Гражданскими истцами от Козухиной биржевой артели были присяжные поверенные Турчанинов и Раппопорт, и от управления Балтийской и Псково-Рижской железных дорог — Шпанов и Феодосьев.

Злоупотребления на Балтийской и Псково-Рижской железных дорогах раскрылись в 1899 году. В сентябре этого года до сведения прокурора санкт-петербургского окружного суда дошло, что в главной кассе и бухгалтерии железнодорожного управления дела обстоят неладно. Ввиду этого было произведено предварительное следствие, которое обнаружило грандиозное расхищение казенных сумм.