Сестра подсудимого также обладала странностями и никак не могла ужиться со своим мужем.
Женился Констанский лет восемь тому назад.
Жена его — молодая, болезненная женщина, с миловидным лицом, рассказывала, что первоначально ее семейная жизнь была сравнительно хорошая, но потом муж стал пьянствовать и бить ее.
— У него какой-то чудной нрав, — говорила она. — Он был против Бога и не молился, а над набожными смеялся.
Явившись после святотатства к ней на квартиру, Констанский распахнул свое пальто (он был без пиджака) и развязно сказал:
— Вот я весь, яко наг, яко благ.
Ночь у жены он провел очень беспокойно, кашлял и что-то беспрестанно бормотал.
Из допроса свидетелей присяжный поверенный Адамов старался собрать весь благоприятный для защиты материал и потому подробно расспрашивал дьякона Вознесенского. Последний, между прочим, указал на то, что отец подсудимого во время церковной службы разразился однажды такой прибауткой, что службу пришлось прервать. Странные выходки одетого в облачение священника поражали всех, приводя молящихся в замешательство.
Из других свидетельских показаний обнаружилось, что Констанский часто допивался до галлюцинаций. Ему чудились черти, и, вооружившись чем-нибудь, он выгонял их из комнаты в кухню, а оттуда — на лестницу.
— Опять вошли черти! — возбужденно кричал он.
— Что ты?! Господь с тобой, никого здесь нет, — пыталась успокоить Констанского мать его жены.
— Черти вошли! — продолжал он волноваться.
Видения преследовали его даже и в трезвом состоянии. С ним делались припадки, он падал на пол и его всего корчило. Констанскому все казалось, что его кто-то преследует. Руки его конвульсивно дрожали. Ложась спать и просыпаясь, он почему-то падал с кровати.
Брат Констанского, живший с ним и покончивший самоубийством, также поражал всех своим поведением. Незадолго до смерти он две недели носился с мыслью убить Констанского.
— Я его зарежу! — твердил он.
— Может быть, он ревновал? — спросили на суде жену Констанского.
— Нет, так просто…
— Сестры его тоже какие-то сумасшедшие, — объяснила, между прочим, жена подсудимого. — Я и мужа считала сумасшедшим, больным.
— Что вы подразумеваете под этим выражением? — спросил свидетельницу председатель. — Что все сумасшедшие — больные люди, это понятно; но не все больные могут быть сумасшедшими. Разъясните же…
— Я не могу, — смутилась свидетельница.
— Вы считали мужа несомненно сумасшедшим? — с своей стороны задал вопрос защитник.
— Да, он больной человек… Я считаю его тяжко больным.
В числе свидетелей была вызвана и крестьянка Развеева, показание которой для дела является очень существенным.
Опросить ее, однако, не удалось, так как она чувствовала себя крайне больной. Освидетельствовавший ее врач признал, что дальнейшее пребывание Развеевой на суде может отозваться вредно на ее здоровье.
Прокурор ничего не имел против отпуска этой свидетельницы домой, но настаивал, чтобы первоначальное показание ее, как крайне важное для обвинения, было оглашено в судебном заседании.
Однако защита энергически протестовала против этого, находя, что показание Развеевой не может быть прочитано. Оно может заключать в себе противоречия, и при отсутствии этой важной свидетельницы нельзя будет проверить предварительное следствие.
На этой почве разгорелся горячий спор между прокурором и присяжным поверенным Адамовым.
Прокурор, наконец, назвал слова защиты «инсинуацией по адресу следственного протокола».
— Защита инсинуациями не занимается! Прошу занести выражение прокурора в протокол, — сказал присяжный поверенный Адамов.
Помощник присяжного поверенного Чекеруль-Куш, в свою очередь, нервно поднялся со скамьи и проговорил, что он считает слова прокурора тяжким оскорблением для защиты.
— Прошу занести в протокол, — настаивал и он.
Суд удовлетворил это ходатайство, но все-таки постановил огласить показание Развеевой.
— Сколько дней производилось предварительное следствие по делу Констанского? — осведомился присяжный поверенный Адамов.
— Начато было следствие пятого февраля и окончилось четырнадцатого февраля, — сообщил председатель.
— И это за девять дней все предварительное следствие было окончено! — указал защитник присяжным заседателям.
Сестра подсудимого госпожа Соловьева, как и другие, признавала его человеком ненормальным. Он был такой же пьяница, как и отец, и так же удивлял всех своими странностями.
Приехав после 5 февраля в село Орелье, где находились мать и сестра, Констанский испугал их своим неожиданным появлением.
Разговорившись с сестрой, он сказал ей, что поедет в Новгород и привезет деньги.
— А после смерти нашего отца не осталось никакого наследства? — спрашивал он рассеянно.
— Какое же может быть наследство? — говорила она. — Вот одна знакомая получила двадцать тысяч рублей наследства… Хорошо бы!
— Ну, что двадцать тысяч! Вот я, если устроюсь, буду иметь пятьдесят тысяч…
Характерные подробности, рисующие нрав отца Констанского, передал священник А. Пестовский. Старик Констанский, священнодействуя, бил крестом по лбу некоторых прихожан, когда они подходили к крестному целованию.
— Мир всем, а я вас съем, — говорил молящимся чудак-священник.
И сестры Констанского, и братья, и даже сама мать более или менее были одержимы пагубным пристрастием к спиртным напиткам.
Священник Пестовский в результате считает всех родных подсудимого, как и его самого, ненормальными людьми.
Все время защита старалась установить ненормальность подсудимого.
Задумав святотатственное хищение, Констанский под влиянием этой мысли стал хвастаться ожидающим его будто бы богатством. После, уже совершив преступление, он также вслух бредит, не замечая окружающих, о многих тысячах рублей.
По словам сестры, у Констанского действительно бывали припадки, которым обыкновенно предшествовала глубокая сердечная тоска.
Другая свидетельница, дочь псаломщика Щукина, уверяла, что из семьи подсудимого вообще никого нельзя назвать безусловно трезвым человеком. С отцом же Констанского она прямо-таки избегала встречаться, опасаясь его буйного своеволия, и при появлении на улице в пьяном виде спешила запереться в избе. Вопросы о религии свидетельница обыкновенно боялась поднимать в разговоре с подсудимым, считая его за очень образованного, умного человека.
— Но как вообще он относился к религии и вере? — спросил председатель.
— Несколько легкомысленно.
— А к вопросу об иконопочитании?
— Не знаю, не приходилось говорить.
По объяснению свидетельницы, Констанский только удивлялся, что существует много икон Божией Матери с различными названиями.
После преступления подсудимый, видимо, интересовался тем, что пишут в газетах о краже из Исаакиевского собора, и относился критически к газетным сообщениям.
— Неверно пишут, — в одной газете так, а в другой иначе, — говорил он одному из своих знакомых.
Раньше в отношении чужой собственности он всегда был очень честным человеком, далеким от преступных мыслей.
В детстве, четырех лет от роду, Констанский упал из окна второго этажа и до такой степени ушибся, что с ним сделался припадок. Мать его, которая удостоверила это обстоятельство, была страшно напугана несчастием с ребенком и думала, что он умрет. Однако ребенок остался жив, но с тех пор у Констанского появились припадки. Его всего корчило, рот и глаза искривлялись, и на губах появлялась пена. Пристрастившись к спиртным напиткам, он в зрелом возрасте стал допиваться до белой горячки, видел везде нечистую силу и беспокойно ловил казавшихся ему в глазах бабочек.
По мнению матери-старушки, Констанский спьяна мог быть способен на все, даже убить человека. Чтобы укротить этого пьяницу, приходилось иногда связывать его.
Что покойный священник Констанский бил святым крестом свою паству — это подтверждала также и его вдова.
