Экспертами по этому делу были приглашены в суд известные психиатры Чехов и Розенбах. Оба они никаких признаков душевного расстройства у Висса, несмотря на тщательное наблюдение, не обнаружили.
— Не считаете ли вы циничным, что подсудимый, после зверского убийства двух беззащитных женщин, мог так спокойно и весело играть потом на флейте, принимать участие в спектаклях и тому подобное? — спросил товарищ прокурора у доктора Чехова.
На это последовал довольно уклончивый ответ, так как задача экспертов касалась исключительно психопатологической стороны дела.
— Не был ли Висс особенно удрученным или задумчивым? — с своей стороны осведомился присяжный поверенный Казаринов.
— Да, в последнее время перед выходом из больницы он стал задумываться, — объяснил эксперт.
Присяжный поверенный Казаринов одновременно с этим старался обратить внимание присяжных заседателей на бедственное положение, в котором находился до преступления Бруно Иогансен, часто не имевший куска хлеба.
— А можно ли считать Висса правдивым? — задал от себя вопрос присяжный поверенный Адамов.
— Несомненно, — ответил доктор Чехов. — У Висса не приходилось замечать извращений и лжи. Он, очевидно, говорит только правду. Даже в тех случаях, когда ему было бы выгодно солгать, он старался быть правдивым.
Путем опроса эксперта присяжному поверенному Адамову удалось установить, что Висс отличался такой слабохарактерностью, которая не требовала особого, специального влияния на него со стороны. Он представлял собою благоприятную почву, на которую каждая случайность могла подействовать: и разговор с приятелем Сталовичем, бежавшим после с подложным паспортом в Америку, и общение с преступным миром во время краж, и все другое в том же роде. Таким образом, в особом подстрекательстве со стороны Марко вовсе не было надобности.
Присяжный поверенный Адамов просил также суд огласить письма Марко к судебному следователю.
— Это вопль души безвинно арестованного человека, — горячо настаивал защитник, — и из писем можно заключить о психологии подсудимого. Так как господин прокурор стремится раскрыть истину, то, вероятно, он и не будет протестовать против оглашения их.
После горячего спора между сторонами суд в удовлетворении этой просьбы отказал.
В общем, по заключению экспертизы, ужасное преступление могло быть совершено Виссом под влиянием особой, безотвязной мысли, сверлившей его мозг.
Доктор Розенбах в своем мнении подробно остановился на всех характерных противоречиях в натуре Висса и его жизни. Слабость характера его несомненна, и, раз он попал на преступный путь, его трудно было удержать. Непосредственно подчиняясь воле других и своим мотивам, он являлся готовым для всяких влияний.
Присяжный поверенный Казаринов указал при этом, что и у Висса все-таки бывали резкие вспышки несомненной воли и что поэтому ничего нет удивительного в подчинении ему Иогансена.
В свою очередь товарищ прокурора старался обратить внимание присяжных заседателей на фразу Висса в его письме: «Я буду оправдан, как ненормальный».
— Но к этому необходимо добавить и то, что подсудимый далее пишет: «Так говорил мне защитник», — вступился за интересы подсудимого помощник присяжного поверенного Маргулиес.
По окончании судебного следствия слово было предоставлено представителю обвинительной власти.
Товарищ прокурора господин Бибиков с ужасом стал говорить о мрачной кровавой драме, разыгравшейся на Малой Итальянской улице. По его словам, в мире замечается в последнее время в высшей степени печальное явление: ценность человеческой жизни как-то упала, а ценность рубля, наоборот, значительно возросла. Из-за этого рубля люди идут на тягчайшее преступление и с спокойным сердцем убивают себе подобных. И невольно кажется, что совесть человека как будто заснула в этом грозном, победном шествии рубля.
За что были самым зверским образом убиты две женщины? Тоже из-за рубля, и эта роковая власть денег, губящая жизнь, должна страшить всех.
Сопоставив с преступлением Висса и К0 знаменитый роман «Преступление и наказание», обвинитель указал, что попавшие теперь на скамью подсудимых преступники — далеко не Раскольниковы, и у них решительно никакой борьбы не происходило в душе, прежде чем решиться на убийство старухи ростовщицы.
Это — ужасная молодежь, больной продукт больного века, и вполне заслуживает самого строгого возмездия за свое преступление.
Иогансен и Висс — убийцы, они сами признались в этом, а Марко — их подстрекатель.
Доказывая несомненную виновность всех трех подсудимых, товарищ прокурора энергически настаивал на применении к ним высшей меры наказания.
На долю защиты Висса и Иогансена в этом деле выпадала, безусловно, трудная задача — вызвать снисхождение к убийцам.
— Господа присяжные заседатели! — начал свою речь присяжный поверенный Казаринов. — Когда мы читаем грустную повесть о том, как в чью-нибудь мирную жизнь с ее радостями и печалями вторгается преступная рука и разбивает эту жизнь, — мы негодуем, сердце и разум требуют воздаяния, и мы облегченно вздыхаем лишь после того, как преступник претерпевает должную кару. Но приходится нам читать иногда и иную повесть, в которой сам герой является преступным нарушителем права ближнего, и часто мы живем одной с ним жизнью, радуемся его радостям, страшимся его страхом, сердце наше болезненно замирает, когда его схватывают представители закона, и если бы нам пришлось быть его судьями — кто знает, какой приговор мы бы ему написали.
Отчего же происходит такая разность взглядов у нас, считающих преступление недопустимым и наказуемым? Эта разница происходит оттого, что в первом случае мы смотрим на преступника извне, с точки зрения жертвы, и видим в нем лишь неразумную злую силу, которую надо уничтожить; во втором же случае мы находимся в самом центре психической жизни преступника, наблюдаем эту жизнь со всеми ее страстями, соблазнами, борьбой, падением, отчаянием, одним словом — видим в преступнике не отвлеченную силу, а живого человека с печатью божества и с богоотступными чертами. Мы понимаем его, а понимать — это почти всегда сочувствовать.
Итак, от точки зрения совершенно меняется наша оценка события. Обе точки зрения крайние, истину надо искать в середине и, чтобы быть справедливым судьей, надо в равной мере осветить и ту, и другую сторону.
На суде уголовном эта равномерность освещения часто не соблюдается. В настоящем деле она, несомненно, не соблюдена относительно подсудимого Иогансена. Что касается подсудимого Висса, то требование это соблюдено вполне. Вся жизнь Висса с младенческих лет по настоящее время выяснена до мелочей и его собственными объяснениями, и показаниями его родителей, родственников и учителей, и даже заключениями врачей-психиатров. Мы видим в нем живого человека, понимаем его и потому сочувствуем ему. Вместе с сочувствием все взгляды направляются на него, весь интерес дела сосредоточивается на нем, а тем временем Иогансен — безмолвный, сумрачный, со своим загадочным взглядом — остается в тени не как живой человек, а как безличная, злая сила, к которой никто никакого сочувствия питать не может. И не знаем мы, что здесь перед нами, — глубокий ли омут, населенный чудовищами, или просто лужа, в которой на два пальца воды, сосредоточенное ли глубокомыслие или невозмутимая пустота, — и так как мы ему не сочувствуем, то склонны все толковать в худшую сторону.
Но как часто наружный вид не соответствует внутреннему содержанию!
Эффектными страшными вывесками манит в себя ярмарочный балаган и сулит открыть неизведанные ужасы, а войдешь в него — все так просто, мизерно и жалко. О серьезном обвинении говорит подчас обложка уголовного дела, хотя бы того, которое приобщил господин прокурор по обвинению Иогансена в ношении револьвера и в угрозах этим револьвером; а открыли мы дело, и что же — револьвер оказывается ломаным! Нет, чтобы судить верно, надо смотреть глубже; не заглянув в душу Иогансена, вы не можете взвесить и его вины; на одной чаше весов лежит громадная тяжесть — его преступление, а на другой не лежит ничего.
